Леонид Сандалов - После перелома

За орудийным грохотом я не услышал гула нашей авиации. Увидел самолеты, когда они уже прошли над окопами. От их фюзеляжей темными каплями стали отделяться бомбы... Грохот усилился. С наблюдательного пункта видно было, как рушатся оборонительные сооружения противника: взлетают в воздух бревна, доски, колья... Вот-вот должна была начаться атака, и я вместе с сопровождающими меня офицерами отправился на НП армии. Еще при подходе к нему до меня донесся сердитый бас генерал-лейтенанта П. Ф. Малышева. Он за что-то отчитывал светловолосого старшего лейтенанта. Увидев меня, командарм замолчал.

— В чем дело? — спросил я.

Выяснилось, что старший лейтенант, находясь со своей ротой во втором эшелоне, не соблюдал маскировку. Вражеская артиллерия накрыла и подразделение и НП командарма. Правда, серьезно никто не пострадал, но случай этот вывел командующего из себя.

— Тут и мы с вами виноваты, — сказал я Малышеву, когда старший лейтенант ушел, — плохо подавили огневые точки.

— С нас тоже спросят, — постепенно отходя, буркнул Петр Федорович.

Началась атака. Мы перешли на передовой наблюдательный пункт.

Вскоре стали поступать донесения. Они были не очень радостными — продвижение соединений армии шло медленно. К середине дня противник был отброшен всего на 2–3 километра и лишь местами на 4–5 километров. Сказалось то, что нехватка боеприпасов не позволила нашей артиллерии надежно подавить огневые средства противника на необходимую глубину. Участок прорыва вражеской обороны был недостаточно широким и глубоким для ввода в него танкового корпуса, но без решительного удара танкистов наступление армии на главном направлении могло захлебнуться. Поэтому после краткого обсуждения сложившейся обстановки с командармом П. Ф. Малышевым я решил незамедлительно вводить танковый корпус М. Г. Сахно в бой.

Вздымая облака рыжей пыли, танки устремились вперед. Я с волнением наблюдал в стереотрубу, как густая масса танков втягивалась в четырехкилометровый прорыв. Гитлеровцы открыли по ним довольно сильный огонь уцелевших артиллерийских батарей. Несколько тридцатьчетверок были подбиты, загорелись, окутываясь черным дымом. Видя это, генерал Сахно предложил вывести две бригады своего корпуса из боя.

— Нет, — ответил я. — Надо не выводить бригады из боя, а усилить удар, и прежде всего — помочь вашим танкистам огнем всей армии!

— Правильно, — сказал генерал Малышев и тут же отдал распоряжение. Последовал сильный артиллерийский удар по уцелевшим огневым точкам врага, и танкисты пошли вперед быстрее. Бой переместился в глубину вражеской обороны, и видеть что-либо через стереотрубу было уже нельзя.

В этот момент зазвонил полевой телефон. Из штаба фронта сообщили, что войска нашего левого соседа, наступавшие южнее Даугавы, уже вышли на указанный им рубеж. Это известие всех нас обрадовало.

Примерно через час сопротивление гитлеровцев было сломлено, и танкисты вырвались на оперативный простор. Вслед за ними хлынула пехота. Противник пятился по всему фронту. 4-я ударная армия повела наступление в направлении Даугавпилса.

Вот когда мы все вздохнули с облегчением. Я направил командующему фронтом донесение о прорыве 4-й ударной армией обороны противника и вводе в прорыв танкового корпуса Сахно. Легче стало и потому, что в течение дня я и П. Ф. Малышев получили от Андрея Ивановича Еременко несколько колких телеграмм. Он упрекал нас в том, что даже с помощью танкового корпуса мы не можем прорвать вражескую оборону.

Очевидно, гитлеровцы никак не ожидали, что их так скоро собьют с этого рубежа, поэтому и не приняли мер к своевременной эвакуации тылов. На станции Свольна, куда мы с М. Г. Сахно въехали вслед за нашими частями, они бросили артиллерийский, продовольственный и инженерный склады, базу горючего, несколько железнодорожных транспортов с имуществом. Все было целехонько. Фашисты не только не успели увезти это добро, но даже и ее взорвали. Вокзал, подсобные сооружения и пути оказались исправными.

В кабинете дежурного по станции на лавке валялся немецкий мундир.

— Это кто же забыл? — поинтересовался я.

— Эсэсовский майор, — ответил пожилой железнодорожник с морщинистым лицом и прокуренными усами. — Командовал тут нами.

Он рассказал, что минут за пятнадцать до нашего прихода в дежурку вбежал ефрейтор, испуганно крикнул: «Руссише панцерн!» — и тотчас же исчез. Майор сорвал с себя мундир, надел рабочую куртку и тоже скрылся.