Михаил Козаков - Рисунки на песке

Незадолго до его ухода я побывал у него в Пахре на съемках в его персональной программе, в которой он за чашкой чая «раскручивал» двух приглашенных на интересные рассказы и воспоминания. Мне досталось быть в компании с Александром Адабашьяном. Когда я после большого перерыва увидел Зиновия Ефимовича, мы обнялись. Зяма спросил меня: «Ну что, Миша, я сильно сдал?» На меня пристально смотрели два запавших грустных черных глаза хозяина пахринской дачи. Мы с Адабашьяном, как могли, поучаствовали в Зяминой передаче за чашкой чая. Затем по приглашению хозяев сели обедать с непременной водочкой. Я в тот раз пить не стал. Больше я Зиновия Ефимовича не видел никогда. Так уж случилось. Но помню, по счастью, не только эти грустные глаза — вспоминаю их молодое, святящееся лукавством и юмором выражение в доме великого Товстоногова, куда меня в Питере привел с собой Зиновий Ефимович. Дом, со вкусом обставленный мебелью красного дерева, на стенах — работы Пиросмани, портрет хозяина кисти Николая Павловича Акимова. И вот среди этой прелестной роскоши электрокамин, непонятно как сюда попавший из магазина «Электротовары». «Ну, — сказал великий Гога, — как вам, Зямочка, мой камин?» Ни на секунду не задумавшись, Гердт ответил: «Очаровательный каминчик, Гогочка. Но знаете, чем он отличается от настоящего камина? В настоящем постоянно меняется рисунок огня». Товстоногов нашел в себе мужество улыбнуться шутке друга, а Гердт хулигански мне подмигнул. Я закусил губу, чтобы не расхохотаться вслух. Ай да Зяма! Ай да сукин сын!

«Темно! Включите Лямпе, или даже Лямпочку» — так шутили в театре на Малой Бронной. Ласково, почти сентиментально. И это в театре, в котором излишней добротой по отношению друг к другу не могли похвастаться. Эта шутка по отношению к Грише тем более удивительна, что он был заведующим труппой. Занимал эту собачью должность стрелочника в таком гнусном учреждении, как театр с его актерами, с их интригами, да еще при двоевластии — Дунаев — Эфрос. За всю мою долгую жизнь в разных театрах — будь то Москва, Ленинград или Тель-Авив — я ни разу — ни разу! — не наблюдал другого такого случая, когда бы все любили — именно любили — заведующего труппой. Тем более если завтруппой еще и актер. Ведь завтруппой отвечает за все. Он, связанный и с режиссурой, и с дирекцией, в глазах артистов ответственен и за распределение ролей, и за очередность составов, и за количество названий в месяц, идущих на сцене, и за повышение или понижение зарплаты. С его ведома вывешиваются выговоры и благодарности на доске объявлений. Он — и только он — может помочь артисту получить тайм-аут, чтобы уехать на съемки или концерты. Он должен подсказать режиссеру актера, способного осуществить срочный ввод на роль. Один Бог ведает, что еще стоит за этим — и так далее и тому подобное. И ведь всегда кто-то будет обижен, недоволен, разгневан. В его конторе происходят все наши актерские истерики, ведрами льется актерская грязь, с поклепами друг на друга… Теперь вообразите, что завтруппой и сам актер. У него, как у всякого, есть амбиции, обиды, собственный интерес. Добавим: Григорий Моисеевич Лямпе был замечательным актером. При этом недооцененным. И как при всем при этом он умудрялся расхлебывать всю эту кашу, не понимаю по сей день. И расхлебывать таким образом, что все его любили — и тот же Эфрос, Дунаев, и директор Коган, и сама Ольга Яковлева — «наша девочка», как называл ее Григорий Моисеевич, с недвусмысленной ироничной улыбкой. При этом он не только ценил ее талант, он еще умудрялся любить ее саму. Подвиг, достойный Геракла. Уметь развести таких монстров, как Леонид Броневой, Ольга Яковлева, Тоша Дмитриева, Лев Дуров, да и я, грешный, — Ахилл, Геракл и Перикл в одном лице.

«Темно! Включите Лямпе!» Кто это придумал и сказал первым? Остроумный Мартынюк, наверное. Да неважно, кто. Важно еще одно, весьма существенное. Гриша любил кино, телевидение, эстраду. Он любил и хотел сниматься в кино, играть на телевидении и участвовать в концертах. А главное, понимал, что это необходимо и актерам театра, где он завтруппой. Мало того, что он делал все от него зависящее, чтобы предоставить нам эту возможность, так он еще был «организатором» — так это именовалось в середине прошлого века — многих телевизионных проектов. То есть составлял графики съемок, принимал участие в распределении ролей в телеспектаклях и телефильмах. Он — и никто иной, как он — способствовал карьере актеров. Один лишь пример. Но какой! Он буквально уговорил Татьяну Лиознову попробовать Леонида Броневого, тогда никому не известного и не снимавшегося в кино, на роль Мюллера в «Семнадцати мгновениях весны». Не слабо! — как теперь говорят. Но мало того, Гриша убедил Татьяну Михайловну утвердить Леонида на эту роль. Первая проба была малоудачная. Леонид Сергеевич, который к этому времени сыграл, и замечательно сыграл, достаточно много в театре, в кино был немолодым дебютантом. А дальше произошло чудо, которому стала свидетелем вся страна. Герой Леонида Сергеевича Броневого даже стал персонажем анекдотов о Мюллере и Штирлице — высшее свидетельство популярности. Чапаев — Бабочкин, Броневой — Мюллер, Штирлиц — Тихонов — всё, больше примеров, насколько я знаю, нет. Но для этого кого-то должна была осенить светлая мысль, кто-то должен был убедить Лиознову вторично попробовать Леонида Сергеевича на эту роль. И этот кто-то был наш Гриша Лямпе. Он и сам снялся в этой ставшей классической сериальной ленте. Снялся в эпизодической роли, которую превосходно сыграл. Но слава досталась другим. И в первую очередь — Леониду Броневому. Заслуженная слава, обрушившаяся на него как снежная лавина, как манна небесная. Помню, что тогда шел эфросовский «Дон-Жуан» Мольера, где я в очередь с Николаем Николаевичем Волковым играл Жуана, и стоило лишь появиться Броневому на сцене, раздавался гром аплодисментов, действие останавливалось. Мы пережидали этот шквал и, как могли, оправдывали непредвиденную паузу. Было непросто. Броневой замирал в позе очень умело. Аплодисменты не смолкали. Первая реплика-то была у него, у Леонида Сергеевича, а он не торопился ее произносить. Тогда Валентин Иосифович Гафт написал: «От славы охреневший теперь на всё горазд: и сам себе завидует, и сам себя предаст». Дело в том, что пройти после огня и вод звук медных труб славы, точнее — популярности, удается немногим. Особенно если медные трубы прозвучали, когда тебе уже сильно за сорок. Проще, если популярку принимаешь постепенно, гомеопатическими дозами. Или в ранней молодости. Тогда к ней привыкаешь. И если ты не вовсе дурак, понимаешь, что не в ней суть, и что надо сильно постараться в забеге на длинный марафон, чтобы достичь чего-нибудь более или менее серьезного. Тем более что популярность у пипла — вещь переменчивая и капризная.