Иван Франтишев - Слава героям

Бой начался на рассвете. На наши позиции обрушился шквал огня. Чистое небо застлала густая пелена дыма.

Потом все вдруг смолкло. Наступила зловещая тишина.

— Сейчас пойдут в атаку, — сказал Чумаков, обращаясь к красноармейцам, находившимся у пулемета.

Он произнес это машинально, вспомнив боевой устав, который еще недавно читал и перечитывал перед каждым тактическим занятием. Там так и говорилось: после артиллерийской подготовки начинается атака. «Атака… Какая же она на самом деле? Похожа ли на те, что были на тактических учениях?»

Немцы пошли вперед сразу же после прекращения артиллерийской подготовки. Вот показалась их первая шеренга. Шли плотно, во весь рост, по-бычьи нагнув головы в тупых зеленых касках.

«Смело идут», — подумал Григорий и, не отрываясь от бинокля, приказал:

— Приготовиться!

— Приготовиться! — повторил командир пулеметного расчета сержант Борисов.

Высокий, косая сажень в плечах, он тут же тихонько отодвинул влево наводчика и сам встал к пулемету. Пальцы привычно легли на гашетку.

— Огня не открывать! — передал Чумаков.

— Огня не открывать! — по привычке повторил команду Борисов.

Григорий опять стал смотреть на приближающиеся цепи противника. «Что же они, гады… За кого нас принимают? Идут, как на параде». Выждав, когда гитлеровцы вышли на открытое место, махнул рукой:

— Огонь!

Первым заговорил пулемет Борисова. Несколько человек из первой шеренги наступающих почти одновременно упали на землю. Словно боясь, как бы не опоздать, заработали пулеметы справа и слева. Послышались нестройные выстрелы из винтовок. Молчали пока одни артиллеристы.

Гитлеровцы, видимо, не ожидали такой встречи. Они сначала на какой-то миг остановились, а потом попадали на землю. Но это их не спасло. На голой площади, где нет ни кустика, ни камня, как бы ты ни жался к земле, пуля все равно найдет тебя.

Немцы не выдержали. Они побежали назад, к разрушенным домикам, в свои траншеи.

Чумаков облегченно вздохнул и сказал:

— Хорошо, товарищи! Очень хорошо.

И в этот миг он почувствовал что-то такое, чего никогда прежде не ощущал. Это было хорошо знакомое всем фронтовикам состояние человека, с честью выдержавшего первое боевое испытание.

Через какой-нибудь час, проведя дополнительную артиллерийскую подготовку, фашисты повторили атаку. На этот раз ее начали танки, за которыми двигалась пехота. Чумаков знал, как бороться с танками. В училище и на занятиях в полку об этом говорилось много раз. Но одно дело занятие, а другое — бой.

«Главное — не растеряться, — вспомнил он слова своего первого командира на пограничной заставе. — Солдатом может называть себя тот, кто не теряется ни в какой обстановке».

— Все в порядке, товарищи! — громко сказал он. — Одну атаку отбили, отобьем и вторую. Главное — не теряться…

Он хотел сказать что-то еще, но не успел. Спрятанные в окопах противотанковые орудия открыли огонь. Два фашистских танка, вырвавшиеся вперед, замерли на месте.

— Огонь по пехоте! — крикнул Чумаков.

Эта атака, как и первая, была отбита с большими потерями для врага. Потом Чумаков отбивал третью, четвертую, шестую, а может быть, и десятую атаки. Трое суток удерживал его взвод и другие подразделения эти позиции. Более трех тысяч фашистов, восемь броневиков и четыре танка уничтожили советские воины в том неравном бою.

Когда Григорий Чумаков впервые попал в Прибалтику, его очаровала красота здешней природы. И особенно покорил лес.

Но с началом войны Григорию — природному степняку — лес стал казаться коварным. Он не знал его и поэтому то и дело попадал впросак. Однажды чуть было в нем не заблудился, другой раз принял пенек за человека и хотел пустить в него пулю.

С группой красноармейцев Григорий ехал сейчас в штаб армии со срочным донесением. Стоя в кузове машины, мчавшейся по лесной дороге, он с тревогой думал, какую неожиданность готовит ему лес на сей раз. Может быть, вон за следующим поворотом засада, может быть, дорога вдруг оборвется и надо будет возвращаться назад. Было ведь такое, и не однажды…

«Нет, — в какой уже раз приходил Григорий к выводу, — у нас в Оренбурге лучше. Там степь — как море. Видно на десятки километров, особенно когда стоишь у штурвала комбайна. Какая же там красота! Все перед глазами — и волнуемый ветром ковыль, и суслик, вставший на бугорке на задние лапки, и беркут, парящий в высоте. А здесь…»