Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Дурбан теперь стал местом столкновения двух неравных сил. С одной стороны — горстка бедных индийцев, поддерживаемых немногочисленными английскими друзьями, с другой — белые с их оружием, численным превосходством, образованием и деньгами. Кроме того, на их стороне было государство — правительство Наталя открыто помогало им. Мистер Гарри Эском, наиболее влиятельный член кабинета министров, не стеснялся участвовать в их митингах.

Подлинной целью карантина стало, как выяснилось, стремление заставить пассажиров вернуться в Индию, запугав их или агентов компании. Теперь угрозы были такими:

— Если не уберетесь, столкнем вас в воду! А если согласитесь вернуться, возможно, даже получите обратно деньги за билет!

Я постоянно перемещался от пассажира к пассажиру своего судна, стараясь ободрить их, а также отправил несколько записок пассажирам «Надери», чтобы утешить их. Все они сохранили спокойствие и мужество.

На борту парохода мы играли в самые разные игры, чтобы хоть немного развлечься. В рождественский день капитан пригласил пассажиров первого класса на ужин. Я и члены моей семьи заняли самые почетные места. После ужина я решил произнести речь о западной цивилизации. Я понимал, что случай был не самый подходящий для серьезных речей, но не мог поступить иначе. Я участвовал в играх и других развлечениях, но сердцем был с теми, кто сражался в Дурбане. Ведь целью митингующих был именно я. Против меня выдвигалось два обвинения:

1. Находясь в Индии, я развернул кампанию против белого населения Наталя.

2. Я намеренно привел два парохода с желающими поселиться тут индийцами, чтобы они заполонили Наталь.

Я, разумеется, осознавал свою ответственность за происходящие события. Знал, на какой риск пошла фирма «Дада Абдулла и Кº». Знал, что поставил жизни пассажиров и членов моей семьи под угрозу.

Но ведь я не был виноват. Я никого не призывал перебираться в Наталь и не был знаком практически ни с кем из пассажиров, когда они поднимались на борт. За исключением имен нескольких родственников, мне не были известны имена никого из сотен пассажиров, прибывших в Южную Африку вместе со мной. В Индии я не сказал о белых в Натале ни единого слова, которого уже не произносил бы в самом Натале. И я располагал всеми необходимыми доказательствами.

А потому в своей речи я мог только оплакивать цивилизацию, представителем и защитником которой было белое население Наталя. Я много размышлял о ней и постарался выразить свое мнение. Капитан и другие мои друзья выслушали меня с терпеливым вниманием и поняли мою речь так, как и было нужно. Не знаю, повлияла ли она хотя бы в малой степени на их судьбы, но я и потом вел долгие беседы с капитаном и другими офицерами на тему западной цивилизации. В своей речи я подчеркнул, что она отличается от восточной прежде всего тем, что основана на грубой силе. Мои утверждения вызвали много вопросов, касавшихся и моей собственной веры. Насколько помню, капитан спросил:

— Предположим, белые приведут в исполнение свои угрозы. Как в таком случае вы будете придерживаться принципа ненасилия?

На что я ответил:

— Надеюсь, Бог даст мне достаточно мужества и здравого смысла, чтобы простить их и воздержаться от привлечения к суду. Я не злюсь на них. Я лишь сожалею об их невежестве и узости мышления. Мне понятно, насколько искренне они верят в правоту того, что готовы совершить сейчас, а потому я не вижу смысла гневаться на них.

Капитан улыбнулся, хотя, вероятно, в его улыбке крылось и недоверие к моим словам.

Дни тянулись томительно долго. Все еще оставалось не до конца ясным, когда закончится карантин. Офицер карантинной службы заявил, что вопрос теперь не в его компетенции, но как только он получит соответствующие указания от правительства, немедленно позволит нам сойти на сушу.

Затем всем пассажирам и мне лично предъявили ультиматум. Нам предлагали подчиниться, если мы желаем остаться в живых. В нашем общем ответе мы настаивали, что имеем полное право сойти на берег в Порт-Натале, и заявляли о своем твердом решении попасть в Наталь, невзирая на риск.

По истечении двадцати трех дней пароходам разрешили войти в гавань, а пассажирам — сойти на сушу.

Итак, пароходы пришвартовались, и пассажиры начали сходить на сушу. Однако мистер Эском передал через капитана, что, поскольку белые крайне озлоблены и моей жизни грозит опасность, мне с семьей лучше сойти с парохода после наступления темноты, тогда начальник порта мистер Татум сможет проводить нас до дома. Капитан передал эти рекомендации мне, и я согласился последовать им. Но едва минуло полчаса, как к капитану пришел мистер Лаутон и объявил: