Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Не сказал бы, что Парси Рустомджи понравились мои слова. Он был храбрым человеком, но на мгновение мужество изменило ему. На кону стояли его честь и репутация, а что с ними станется, если здание, возведенное с таким трудом и заботой, в одночасье рухнет?

— Ладно. Я вверяю себя вам. Можете поступать так, как сочтете нужным.

Чтобы довести это дело до конца, мне пришлось использовать всю свою силу убеждения. Я встретился с чиновником таможни и честно поведал ему обо всем. Вдобавок я обещал передать ему бухгалтерские книги и описал, как глубоко раскаивается теперь Парси Рустомджи.

Начальник сказал:

— Мне нравится старина Парси. Жаль, что он свалял такого дурака. Но вы ведь знаете, как я обязан поступить. Я должен следовать указаниям генерального атторнея, а потому советую вам приложить все усилия, чтобы убедить его.

— Я был бы очень благодарен, — сказал я, — если бы вы сами не настаивали на суде.

Получив от него такое обещание, я написал письмо генеральному атторнею, а потом встретился с ним. Должен с радостью отметить, он сумел оценить мою откровенность, когда понял, что я ничего не пытаюсь утаить от него.

Не помню точно, было ли это тогда же или в другой раз, но о моей настойчивости и откровенности он сказал следующее:

— Как я погляжу, для вас ответа «нет» просто не существует.

Дело против Парси Рустомджи закончилось благополучно. Он должен был заплатить штраф, размер которого был в два раза больше признанной им стоимости ввезенных контрабандой товаров. На радостях Рустомджи изложил все факты на листе бумаги, вставил его в рамочку и повесил у себя в магазине — в назидание наследникам и приятелям-торговцам.

Однако эти приятели Рустомджи посоветовали мне не слишком-то надеяться на его временное раскаяние. Когда я передал Рустомджи их слова, он ответил:

— Какова была бы сейчас моя судьба, если бы я обманул вас?

Задолго до того, как я добрался до дома, поселенцы, выехавшие из Феникса, уже прибыли в Индию. Я должен был опередить их, но разразившаяся война нарушила наши планы. Я понял, что могу задержаться в Англии на неопределенное время, и задумался о том, как подобрать подходящее жилье для людей из поселения. Мне хотелось, чтобы в Индии они продолжали держаться вместе и вести тот же образ жизни, какой вели в Южной Африке. Мне не был известен ни один ашрам, куда я мог бы порекомендовать им отправиться, а потому я телеграфировал им, чтобы они встретились с мистером Эндрюсом и спросили его совета.

Сначала их разместили в гурукуле [107] Гуруку́ла — индуистская школа-интернат, ученики которой обучаются у гуру. в Кангри, где ныне покойный свами Шраддхананджи относился к ним как к собственным детям. Затем они поселились в ашраме Шантиникетан. Там Поэт [108] Здесь имеется в виду Рабиндранат Тагор. и его приближенные тоже окружили их бесконечной любовью. Опыт, приобретенный в этих двух местах, сослужил потом и им самим, и мне добрую службу.

Поэт, Шраддхананджи и Сушил Рудра, как я говорил мистеру Эндрюсу, составляли триумвират. В Южной Африке мистер Эндрюс постоянно рассказывал о них, и его истории об этой троице стали самыми живыми и отрадными воспоминаниями о том периоде. Естественно, мистер Эндрюс познакомил переселенцев из Феникса с Сушилом Рудрой. Рудра не имел своего ашрама, но у него был дом, в котором он поселил семьи из Феникса. Очень скоро они почувствовали себя в его доме настолько хорошо, что перестали скучать по поселению.

Только сойдя на берег в Бомбее, я узнал, что переселенцы разместились в Шантиникетане. Мне не терпелось увидеться с ними сразу же после встречи с Гокхале.

Теплый прием, устроенный мне в Бомбее, дал возможность прибегнуть к маленькой сатьяграхе.

На вечере в мою честь в доме мистера Джехангира Петита я не осмеливался говорить на гуджарати. Роскошь этого места смущала меня, ведь я любил находиться среди бедных индийских рабочих. В катхияварском плаще, тюрбане и дхоти я выглядел, вероятно, даже более цивилизованным, чем сейчас, но пышность и великолепие дома мистера Петита заставляли меня чувствовать себя не в своей тарелке. Впрочем, я провел время достаточно хорошо, укрывшись под надежным крылом сэра Ферозшаха Мехты.

Затем последовал вечер у гуджаратцев. Они не желали отпускать меня, не устроив мероприятия в мою честь. Его организовал ныне покойный Уттамлал Триведи. Я заранее ознакомился с программой приема. На нем должен был присутствовать мистер Джинна, поскольку он тоже был из гуджаратцев. Вот только я не помню, в какой роли он должен был выступить — председателя или главного спикера. Он произнес краткую, но приятную речь на английском языке. Мне кажется, большинство речей на этом вечере было произнесено по-английски. Когда пришел мой черед, я выразил свою благодарность на гуджарати, объяснил, почему поддерживаю языки гуджарати и хиндустани, и мягко выразил протест против использования английского языка на собрании гуджаратцев. Сделал я это не без некоторых колебаний, поскольку опасался, что мои слова будут восприняты как невежливость неопытного человека, вернувшегося домой после долгого пребывания за границей и решившего побороться с устоявшейся здесь давней традицией. Но никто, казалось, не возражал. Более того, я заметил, что все правильно поняли причину моего протеста.