Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Мой протокол был написан следователем от руки, и в нем был только один вопрос и один ответ. И вопрос, и ответ были выдуманы — между прочим, как и во всех последующих протоколах. Хотя протоколы были написаны в форме вопросов и ответов, на самом деле не было ни вопросов, ни ответов: эти протоколы были, главным образом, творчеством самого следователя. Эта работа была не из легких. Как мне потом стало известно, наша «группа» состояла из семи человек и стукача (в протоколах стукач также был одним из членов «преступной группы»). Члены группы были «артистами» трагедии, а следователь — сценаристом и режиссером. Его задачей было придумывать «факты», встречи, программы, идеи, стремления, и под всем этим должны были быть подписи членов группы.

Мой первый протокол был, как уже сказано, пробным камнем. В протоколе был такой вопрос: как я отношусь к еврейской культуре, и как я ее оцениваю по отношению к культуре других народов. В ответ на это следователь написал так: «Еврейская культура во многом превосходит литературу и все виды искусства народов, населяющих Советский Союз». Запомнилось, что слово «искусство» у него было написано неправильно — « исскуство ».

После многократных избиений, после стольких страданий я думал, что в первом протоколе обвинения будут ужасающими и преступления — страшными. В самом деле, я любил и люблю еврейскую культуру, хотя никогда не думал, что она превосходит культуру других народов, особенно русского народа. Это я и сказал следователю, за что был грубо обруган, а за бранью последовали побои. Тогда я подписал…

С моей стороны это была большая ошибка и начало поражения в борьбе арестанта с его палачом. Не надо было уступать, полное нежелание подписать должно было быть с самого начала. Надо было дать понять следователю, что его жертва ни при каких обстоятельствах не поставит свою подпись под его вымыслами, какими бы они ни были, даже самыми незначительными.

23.5.57 — Одним из средств давления со стороны следователя было запрещение пользоваться деньгами, которые моя жена приносила мне в тюрьму из месяца в месяц (200 рублей) для покупки продуктов в тюремной лавке. В связи с болезнью желудка у меня были сильные боли, и я не мог есть обычную тюремную пищу. Каждые десять дней можно было пользоваться тюремной лавкой и покупать более подходящую пищу: пшеничные булочки, сливочное масло, сахар, конфеты, пряники, колбасу. Следователь лишил меня этой возможности, и вдобавок к избиению и отсутствию возможности спать прибавилось чувство голода. К этому следует добавить нервное возбуждение, в котором я находился, постоянное ожидание избиений, оторванность от семьи и моей привычной работы, угнетающий тюремный режим. У меня начались галлюцинации.

Вот я сижу у арестантского столика, у двери, вдали от следователя. Поздний ночной час, близок рассвет, еще немного — и птицы запоют, засвистят. В этом утешение и отдохновение людям, а для арестантов тоска и скука. Следователь сидит и пишет, курит и пишет. Он пишет протоколы, сочиняет фальшивки, обрабатывает доносы. Он берет фальшивый «факт», ничего не стоящую выдумку, подгоняет под статью для предъявления ни в чем не повинным людям «обвинительного заключения». Стиль его обработки такой, как будто перед ним сидит закоренелый преступник, изменник родины, вредитель, который еще в утробе матери замышлял только плохое против правительства и государства

Он курит, углубляется в свои мысли и опять пишет. Он задает второстепенный вопрос — и снова пишет. В отсвете верхней рамы окна мне видится моя семья — три женщины и мальчик: жена, две дочери и сын. Я не различаю лица каждого. Их глаза обращены к следователю, глаза жены и младшей дочери полны слез. В глазах двух других моих детей мольба и молитва: «Не пишите плохое на нашего отца! Да направит Бог вашу руку писать правду, писать с чувством добра, справедливости и сострадания!».

Большое окно начинает сереть, приближается рассвет. Еще немного, и очередной допрос закончится, можно будет поспать полчаса или час.

Следователь нажимает кнопку. Входит солдат с красными погонами.

— Проводи его! — приказывает следователь.

— Пошли! — приказывает солдат.

Мы выходим в коридор, дежурный дает мне расписаться на каком-то листе. Вся страница прикрыта дощечкой, в щели на строчке моя фамилия, фамилия следователя, часы начала и окончания допроса. Мне надо это подписать. Я подписываю и продолжаю путь под конвоем солдата. Мы поднимаемся по ступеням. Пролет лестничной клетки до самого потолка затянут металлической сеткой, дабы арестант не бросился вниз головой в пролет лестницы. Арестант должен жить, по крайней мере до окончания следствия. Если на твоем пути навстречу конвоируют другого арестанта, не дай Бог вам встретиться. Солдат приказывает: