Джон Уорд - Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919

Не заставив себя долго ждать, большевицкие главари раскрыли карты. В течение следующего дня они хранили молчание, но ночью начали обстреливать нас со своей новой позиции в Руновке, выбрав в качестве места для двух своих батарей холм, где стояла православная церковь, и используя ее колокольню в качестве наблюдательного пункта.

Около 9:30 утра из Шмаковки медленно двинулся вперед бронепоезд противника, за которым следовали четыре других, из которых велся боковой огонь по моей позиции. Все их снаряды шлепались в болото, недолетая ярдов 400, что доставляло солдатам массу удовольствия и вызывало много ехидных комментариев на кокни. Затем появился поезд с солдатами, вселяя большие надежды, что настоящая атака состоится на нашем участке фронта, но наши 12-футовые орудия с бронепоезда начали активную работу, и после попадания в передовой локомотив противника из него во все стороны повалил пар, вызвавший страшный переполох среди паровозной бригады. Флотские канониры, похоже, были не склонны упускать цель, так что наступление захлебнулось, и поезда двинулись назад в укрытие.

Два старых чешских полевых орудия, восстановленные во Владивостоке умельцами с «Саффолка», выкатились на позицию позади углубления в земле и справа сзади нас и начали поединок с двумя вражескими батареями в Руновке. Дуэль получилась исключительно увлекательной. Вражеская артиллерия в попытке нащупать наш лес и укрепления обильно засыпала шрапнелью полосу деревьев, занятую французами, но врагу не удавалось ни засечь наши орудия, ни приблизиться к ним, ни даже случайно попасть в человека или в лошадь. Ночью какой-то мужик выдал расположение орудий, и рано утром одно из них вывели из строя. Оставшееся орудие сменило позицию, и дуэль стала еще более интересной. Благодаря искусному маневру орудие удалось переместить гораздо ближе, так что диапазон обстрела оказался таким, как надо. Снаряды падали так близко к цели, что воодушевление пехоты переросло в лихорадочный жар, и наконец очередной снаряд попал точно в наблюдательную башню врага, от чего она загорелась и выгорела дотла. Поместив четыре снаряда под рукой и действуя как троянцы, чешские артиллеристы дали четыре залпа так быстро, что у врага создалось впечатление, будто теперь против него работают четыре орудия. После двух часов непрерывного обстрела их батареи оказались так измотаны в неравной схватке, что отступили с двумя орудиями, выведенными из строя. Это была просто великолепная демонстрация по-настоящему эффективной стрельбы. Нет сомнений, что враг намеревался предпринять попытку перейти реку у Руновки, и артиллерия была установлена так, чтобы прикрывать эту переправу. Благодаря выбранной стратегии молодой чешский лейтенант-артиллерист, имевший всего одно полевое орудие, сорвал планы вражеского командования. Никогда еще хитрость не срабатывала так успешно.

Прощупав наш правый фланг и выяснив, что он слишком силен, противник продолжил движение в сторону правой оконечности нашего тыла. Сделать это безопасно он мог, только правильно предвидя нашу стратегию. Прибегнув к уловке, он увидел, что, несмотря на самую соблазнительную приманку, мы не пытаемся идти вперед, чтобы захватить ее, и, несомненно, пришел к заключению, что мы сменили позиции по причине малой численности или нехватки снарядов. На последнем этапе наступления его части растянулись на 23 мили вдоль нашего фланга, с установкой трех укрепленных пунктов из ста человек для защиты поездов с боеприпасами. Если командующий этими силами был еще жив, то он имел, видимо, слабое представление о возможностях своего противника. Мы были в любой момент готовы сразиться с ним в смертельной схватке с того самого дня, когда он оккупировал Успенку, и до тех пор, когда он перешел реку перед Антоновкой. И его, и его колонну спасли только приказы из Владивостока.

Два дня на линии расположения противника не наблюдалось никакого движения, и начинало казаться, что он не хочет или не может воспользоваться преимуществами своей чрезвычайно выгодной позиции.

Я вел неравный бой с миллионами москитов, пытаясь заснуть в шалаше из веток и болотной травы, сооруженном для установки полевого телефона. Чешский солдат, исполнявший роль оператора, помогал мне, как мог, но, в конце концов, я в отчаянии встал и пошел гулять, пока чудесные переливы цветов неба на востоке не возвестили о наступлении очередного прекрасного летнего сибирского дня. Голубовато-лиловая пелена уступила место невероятно красивой оранжево-желтой, какой я никогда прежде не видел. Караульный пихал спящего английского солдата, у которого на самой верхней точке живота сидела огромная черная лягушка, а рядом лежало влажное одеяло и горн. Спящий проснулся и, смочив губы водой из бака, протрубил сигнал побудки. В одно мгновение весь бивак ожил, но звуки горна замерли, когда телефон стал издавать серию коротких, отрывистых звонков. Чех-оператор отвечал каким-то резким возгласом, похожим на «Дар! Дар! Дар!», и с каждым звуком, доносящимся из телефона, становился все серьезней. Потом он спокойно повесил трубку на дерево, которое поддерживало наш «дом», и начал пересказывать моему переводчику, лейтенанту Болсаару, сообщение, которое только что получил. Оно сводилось к тому, что майор Пишон хочет немедленно видеть меня у себя в штабе в связи с серьезным положением, сложившимся в Антоновке. Я сел на свою лошадь Неро, которая была прекрасным подарком, сделанным мне капитаном Померанцевым при передаче командования, и вскоре прибыл в Краевский, где услышал всю историю сюрприза в Антоновке.