Паоло Кондо - Тотти. Император Рима

Francesco Totti with Paolo Condò

UN CAPITANO

© 2018 Mondadori Libri S.p.A., Milano

© Мурник Андрей Валерьевич, перевод на русский язык, 2019

© ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Парень, сидящий во втором ряду, очень взволнован. Не думаю, что он вслушивался в речь начальника тюрьмы, и совсем не думаю, что вслушивается сейчас в мою речь. Не то чтобы мое выступление было блестящим, но я вообще-то готовился. Да какое там! Он нетерпеливо подпрыгивает на стуле, и ясно, что для него самое желанное мгновение еще впереди. Совместное фото, разумеется. В углу холла «Ребиббии» [1] Тюрьма в Риме. (Здесь и далее – примечания переводчика.) установили подиум, закончилась церемония награждения победителей турнира по мини-футболу, и я буду там сниматься со всеми желающими. Вот чего он ждет.

– Первы’ – я! [2] Некоторые диалоги (преимущественно – между римлянами) Тотти передает с помощью романеско-римского диалекта. – смеется он возбужденно и весело, даже с вызовом, и мне становится любопытно. Первый – что? Я заканчиваю речь и снова смотрю на него, он все так же нетерпеливо подпрыгивает. Ему лет двадцать, максимум двадцать два, и одет он чуть лучше остальных арестантов.

– Я первы’ сфотографи’, – повторяет он, и на этот раз обращается ко мне, показывая большие пальцы, как будто сообщает мне, что наступил какой-то заранее согласованный организационный момент.

Вручение наград, рукопожатия; взгляды – как у обычных тифози, но немного более напряженные. Я здесь не впервые, да и в тюрьму «Реджина Чели» тоже приезжал, и это чувствительные посещения: снаружи трудно представить, что значит быть внутри.

– Я тут, я тут!

Толкотня около места для фотографирования, где охранники вежливо, но решительно наводят порядок в движении около меня, создалась из-за порыва моего «друга». Теперь мне уже любопытно: что изменится для него, если он сфотографируется первым, десятым или сотым? Я буду позировать здесь до последнего желающего, это я уже всем сказал. Но парень все равно рвется вперед, расталкивая очередь, шныряя туда-сюда – не нагло, но с решимостью, и примечательно, что ему это позволяют делать. Внешностью он не пугает – тощий и невысокий, – и все же другие обходятся с ним со смесью уважения и развлечения. Он все еще подпрыгивает, как боксер перед соперником.

– Я тут, расступись, – говорит он, когда до меня остается метра три и нас разделяют двое других заключенных. Они оглядываются на него, щербато улыбаясь, и отступают в сторону, чтобы дать ему пройти. Да кто он такой? Неужели босс? Такой молодой – и босс?!

– Дава’, иди сюда, тольк’ успокойся, – притворно-ворчливо подзываю я его.

Он встает рядом, обнимает меня за талию, я его – за плечо. Раз, два, три – щелк! – он счастлив и горд, большой палец поднят вверх. Его глаза горят, как у всех тифози, которые искренне любят меня, и его радость заразительна, потому что, едва посмотрев на него, все смеются. Он собирается уходить, но я придерживаю его рукой: я слишком заинтригован, я должен понять. Почему именно он должен быть первым?

– Понима’, я должен был откинуться неделю наза’, все, срок закончился. Но когда я узнал, что ты приедешь, я сказа’ себе: «Когда я еще смогу сде’ фото с капитаном? Никогда, живи я хоть сто лет…» Тогда я напросился на прием к нача’ и уговорил его, чтобы он оста’ меня в тюрьме до сегодняшнего дня. Вообще-то по правилам так нельзя, но я сыгра’ джокером: «Смотри, если ты меня отпустишь сейча’, я тут же сделаю какую-нибудь хрень, и все равно верну’, и кому из нас от этого будет хорошо?» И он согласи’. Ну все, тепе’ я пошел, меня девчо’ уже три года ждет…»

Надеюсь, что терпения этой девушки хватило на лишнюю неделю, особенно если кто-нибудь рассказал ей о причинах его задержки. Семь лишних дней на галерах только ради того, чтобы сфотографироваться со мной.

Забавная история, я знаю: когда я рассказываю ее за ужином, друзья сначала таращат глаза, потом не верят и в конце концов покатываются со смеху. Но потом я прощаюсь с ними, возвращаюсь домой, закрываю дверь, и перед тем, как уснуть, иногда снова вспоминаю об этом. Чем я заслужил такую безумную, абсолютную, преувеличенную любовь? Я не просил ее для себя, и говорю это сейчас не для того, чтобы снять с себя ответственность, которую эта любовь накладывает, уж ответственности-то я никогда не боялся. Нет, я не просил такой любви потому, что я застенчив.