Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Лекции пользовались успехом. Первая — «Муса Джалиль навечно с нами», ну и конечно же «Сергей Есенин — поэт и человек». Муса Джалиль, его мученическая смерть, его стихи, написанные в гитлеровской тюрьме Моабит, только-только стали известны людям, а вот Есенин… тут другое: многие годы имя это было почти под запретом. Стихи его не издавались. Наконец-то, где-то в середине пятидесятых годов вышла маленькая книжица с портретом поэта работы художника Яр-Кравченко. Но не у всех она была, эта книжечка. А имя Сергея Есенина, его стихи притягивали, манили. Его сумбурная жизнь вызывала огромное любопытство! Известное дело — запретный плод сладок.

Лекцию свою я построил как цепь воспоминаний друзей Есенина и его современников.

Иногда, чувствуя душой аудиторию, чувствуя, что слова мои падают на благодатную почву, я входил в раж и становился актёром, говорил языком Горького, окая и покашливая, затем я был Блоком, Айседорой Дункан, Маяковским, Вержбицким. Такое моё превращение особенно нравилось молодёжной аудитории. Парни и девушки громко били в ладоши, засыпали вопросами.

Мне нравилось приезжать в Прилуки, город моего военного детства. В Прилуках был толковый работник общества «Знание». Мы с ним подружились, и он меня эксплуатировал с утра до вечера. Утром — в школах, в рабочий полдень — на заводах и фабриках, вечером — в колхозном Доме культуры.

Однажды за нами прислали машину, и мы поехали с ним в старинное село Сокиринцы на встречу с учащимися сельскохозяйственного техникума.

Беседа в кабинете директора мне не понравилась. Директор и парторг всячески пытались выяснить, что я буду говорить о Есенине. Я показал им текст моей лекции, одобренный в правлении областной организации «Знание», что подписью и печатью удостоверялось. Начальство несколько успокоилось, и всё же для того, чтобы как бы чего не вышло, чтобы самим удостовериться в лояльности излагаемого мной материала, так тогда говорили, директор и парторг техникума вместе с преподавателями пришли на мою первую лекцию. А всего их намечалось две или три.

Первые мои слова зал принял хорошо. Дальше — ещё лучше. Ребята сидели, словно под гипнозом, и незаметно для себя я принялся актёрствовать. Я читал стихи крикливым хрипловатым голосом Есенина, затем пробирался сквозь колючий кустарник сложных стихотворных строк Николая Клюева. Подняв высоко правую руку, я кричал «НО!». Это сказал Есенин Маяковскому, пытавшемуся сравнить себя с Пушкиным. Помните строки?

Вот тогда и воскликнул Есенин, что между ними действительно две буквы, однако какие — «н» и «о» — «НО!»

Завершал я лекцию, конечно же, на мажорной ноте словами старого грузинского поэта-сказителя Йетима Гурджи, не знавшего русского языка. Вслушиваясь в стихи, которые ему читал в скромной лачуге на окраине Тифлиса Сергей Есенин, Гурджи горестно воскликнул:

— Не надо печали! Жизнь прекрасна! Не надо печали!

Аплодировали долго, вопросам не было конца. Хлопали молодо и весело не только студенты, но и учителя, парторг и директор.

Потом была ещё одна лекция, и ещё одна. Ужинали ближе к полуночи. Наконец директор повёл меня в комнату моего ночлега.

— Мы посоветовались в коллективе, — начал он торжественно, когда мы вышли из столовой. — За ваш труд, за ваши поиски, за то, что возвращаете читателю забытое имя товарища Есенина, вы будете ночевать в особенной комнате нашего техникума. Эта комната — самое дорогое, что есть в Сокиринцах. Не парк английский, не памятник народному кобзарю Остапу Вересаю, а вот именно эта чудесная комната в старинном дворце прилукского полковника Галагана. Здесь в 1845 и в 1859 годах гостил великий сын украинского народа Тарас Григорьевич Шевченко. Свет выключим и запалим свечку. Так лучше. Так мы всегда делаем, когда селим тут уважаемого гостя. И «Кобзарь» на тумбочке лежит. Спите спокойно.

Но спать спокойно я не смог. Задремал уже где-то под утро, чего только не передумав.

Подобное потрясение было первым в моей долгой жизни. А второе случилось 5 июня 1971 года, когда я приехал в Пушкинские Горы, и добрый человек щедрой и чуткой души, смотритель Святогорского музея-монастыря Михаил Ефимович Васильев ровно в полночь оставил меня одного в том памятном зале южного придела, у ограждённого места, где во гробе лежал Пушкин в ночь с 5 на 6 февраля по старому стилю 1837 года перед тем, как его предали земле у стен монастыря, рядом с матерью.