Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Пчелиный звон уже не только не пугал, но даже приятно волновал меня.

Иногда пчелы почему-то становились злыми и начинали жалить. Тогда мне хотелось реветь, но дед Селиверст был настолько невозмутим, что я мужественно переносил укусы.

Окуривая пчел, добывая соты или заправляя медогонку, дед Селиверст молчал. Он не любил, когда разговаривали на пасеке не по делу. Я иногда не выдерживал, спрашивал его о чем-нибудь.

— Молчи. Не говори ничего. Не возбуждай пчел, — отвечал он хмуро. — Потом скажу.

Зато, отойдя от ульев, он любил поговорить.

— Ефим, посмотри, ноне вощина-то какая, — подзывал он меня.

Я подходил. Дед Селиверст вытаскивал рамку из медогонки, поднимал ее так, чтобы солнце просвечивало насквозь, чмокал, любовно гладил соты, будто вовсе не касаясь их:

— Ты погли, как выгнал-то баско. Ни капли не осталось.

Чтобы попробовать свежего меда, мы усаживались в сарайчик тут же, на пасеке, дед Ефим отрезал по ломтю хлеба, намазывал медом, и мы пировали. Я сначала стеснялся и отказывался, но дед Селиверст говорил:

— Ты, Ефимка, мед-то ешь, не стесняйся. Он знаешь как уму способности дает. Я те дам.

Я хотел быть умным, поэтому аргумент деда действовал безотказно.

Однажды дед Селиверст озабоченно сел на завалинку и сказал:

— Слышь-ко, Ефим, плохо дело наше с тобой. Износ меду получается.

Я ничего не понял, но в тревоге встрепенулся. Дед Селиверст объяснил:

— У нас из углового улья, знаешь, у рябины, чужой рой, видно Степана Фалалеева, мед уносит.

— Вот воры! — воскликнул я.

Дед Селиверст был расстроен. Мне хотелось успокоить его, приободрить.

— Дак и у них воры есть, как у людей? — спросил я.

— А как же!

Для меня это было неприятное открытие, и настроение испортилось, но я был бодрый и решительный человек.

— Не унывай, дедушка Селиверст, — сказал я. — Ночью приду к Степе на пасеку да ульи переверну. Все его пчелы подохнут.

— Да ты что? — крикнул на меня дед Селиверст. — Разве можно так?

— Дак я ведь тихо. Никто не узнает. Скажут, из лесу медведь приходил. Вот тебе и баста.

Вид у меня был, видимо, решительный, поэтому дед начал мне серьезно объяснять:

— Дак ведь ты, Ефимушка, подумай своей умной головой. Если мы так дружка дружке будем ульи переворачивать, ведь совсем ни у кого меду не будет. Всех пчел изведем. А?

Я был согласен:

— Ну тогда пускай летают. Может, обожрутся когда-нибудь чужим медом и сами подохнут.

— Не-е-ет, — сказал с грустью дед Селиверст, — сами-то они не подохнут. Вот закавыка-то.

Я прибегал к деду Селиверсту почти каждый день. И всегда узнавал что-то новое: то он покажет мне, как рой на вылет пошел: сначала у колоды выигрывает, а потом летит; то «бороду» успокаивает: сидят пчелы ворохом на улье и не работают.

Однажды прибегаю — дед Селиверст сияет, довольный.

— Взяток седни хороший, — говорит мне и тихо, спокойно берет пчелу. — Вишь, тяжелая какая.

И я уже знаю, когда пчелы запечатывают ячейки, закрывают их наглухо вощинкой, когда пчела детку закидывает (это означает, что матка несется).

Дед Селиверст любил меня как собеседника, по всей видимости, потому, что я любил слушать.

— Я тебе прямо скажу, Ефимка, — сказал он мне как-то, — люблю говорить с тобой. Рази так с мужиками нашими поговоришь? У них одно вино на уме. А ведь приятная речь — как сотовый мед: и для души сладка, и для костей целебна.

И постоянно разговор о пчелах, которых дед Селиверст обожал.

— Ты, Ефим, — советовал мне старик, — смотри на них со вниманием.

И рассказывал, как живут пчелы, работают совместно, стараются, все чего-то собирают, укладывают, на зиму заготавливают. У них одни работают в поле, другие охраняют, третьи в избах чистоту поддерживают.

— И такие маленькие и слабые, подуй — улетит, — говорил он, — а поди ж ты, возьми их за рубль двадцать, какой мед дают. Если бы люди так жили, на небо никому не хотелось бы. А? Вот если бы люди так!

Дед Селиверст рассказывал, какие пчелы трудолюбивые, как они свою почтенную работу исполняют. Поэтому труды пчелиные употребляют во здравие и цари и мужики. При этом дед приговаривал:

— Вот бы люди-то так. Знаешь, как жили бы!

Он говорил, как они умны, эти маленькие пчелки — «работницы боговы». Оказывается, перед тем как молодой рой вылетит из улья, старые пчелы — целый отряд — летят на розыск. Ищут приюта для молодых, ну, улей или дупло какое. Этот отряд летит впереди и показывает путь молодому рою: вот, мол, куда селитесь, несмышленые.