Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

— Правда, — согласился я.

Мы вышли погулять. Вспоминали с Николаем детство, обсуждали газетные сообщения и дела в колхозе «Красный Перелаз». Жалели, что Василий в больнице. Николай радовался, что у Василия семья хорошая и жена добрая, заботливая. Коля-младший ни на шаг не отставал от нас, но наш разговор пытался направить в русло воспоминаний о войне. Вот он прижался к своему дяде, к Коле-старшему, и попросил:

— Дядь Коль, расскажи дяде Ефиму, за что тебе ордена дали.

— Ни за что, — ответил тот.

Коля-младший обиделся, отстал от нас на два шага и шел сзади, не удаляясь и не приближаясь и пыхтя от неудовольствия. Наконец я не выдержал и попросил Николая:

— Ну расскажи. Что ты, в самом деле? Разве ордена ни за что даются? Что ты ерунду порешь?

— Да ты что? — вскинулся на меня Николай. — Ну, дали и дали, носи на здоровье.

— Так ведь ребенок просит, — настаиваю я.

— Так ему отец уже сто раз рассказывал, — заворчал Коля-старший. — Он все наизусть помнит. Пусть сам рассказывает.

Мальчик весело подпрыгнул, взял меня за руку и, довольный, начал шагать в ногу с нами, крупно, как взрослый.

— Дядя Ефим, — сказал он наконец, — пока дядя Коля в пехоте был, так ему ни одной медали не давали. Ранили только три раза: в руку, в ногу и в лицо. А когда он разведчиком стал, сразу два ордена Славы получил. Один вот за что. Прибежали они однажды ночью к немцам в траншею и давай стрелять. Немцы подумали, что наших сто человек, и руки подняли. «Хенде хох», — говорят, это значит «сдаюсь». Вот дядя Коля двоих привел: привязал их веревками друг к другу, чтобы не разбежались, и привел. И вот тебе орден. Извольте бриться.

При этих словах Коля-младший остановился, приложил ладошку к груди и показал, куда разведчику Кокорину орден повесили.

— А другой за то, — продолжал он, — что однажды во время наступления дядя Коля был ранен в ногу, увидел солдата немецкого, направил на него автомат, прямо на мушку взял, и говорит ему: «Иди ко мне». Тот испугался и подошел. «Я, — говорит дядя Коля, — тебя в плен взял». А пленный говорит ему: «Я, я» — это значит «согласен». «А теперь ты, — говорит ему дядя Коля, — вези меня к нашим». Сел пленному на спину и говорит ему: «Смотри, не балуй, не то застрелю». И тот дядю Колю к нашим на себе привез. А однажды дядя Коля со своими разведчиками поймал «языка». Вот они ведут его к себе, а немцы стрелять начали из минометов. Так они, не поверишь, дядя Ефим, на пленного сверху легли, закрыли, чтобы его не убило. Отец рассказывал, что пленный до зарезу нужен был. Без него новое наступление на немцев нельзя было начинать.

Коля-младший остановился, хитро посмотрел на меня и подмигнул поочередно одним и другим глазом. Это у него очень здорово получилось.

— А орден Славы первой степени дяде Коле после войны дали. Вызвал его генерал, когда война только-только кончилась, и спрашивает: «Вы, товарищ Кокорин Николай Семенович, в разведку из пехоты пришли?» А дядя Коля отвечает: «Так точно, товарищ генерал!» — «И сколько вы там, в пехоте, были в боях?» — спрашивает генерал. А дядя Коля отвечает: «Побольше года, товарищ генерал». «Ну, — говорит генерал своему адъютанту, — выдай товарищу Кокорину Николаю Семеновичу, нашему самому лучшему разведчику, золотой орден Славы первой степени. Пусть носит, — говорит генерал, — и девок завлекает в своей коммуне. Он небось, — говорит, — в пехоте-то не только горя хлебнул, но и тоже героем был». А солдаты генерала своего батей звали, отцом, значит. Вот какой генерал был. Сам большой, ростом как отец мой, с рыжей бородой. Голосище, куда с добром. И любили его, как отца родного. Он сейчас, наверное, Маршал Советского Союза и трижды герой. Вержбицкий фамилия. Может, слышал, дядя Ефим?

Но Коля-старший опустил его на землю — поправил:

— Действительно, очень хороший был генерал. После войны на пенсию ушел, а сейчас в Ленинграде живет. Правильно говоришь. Не командир, а отец родной. Увидишь его, и будто к отцу чувство возникает. Ты ведь, Ефим, отца-то нашего не видел? Редкий был человек. И внешне такой, как комдив, и рост, и борода. А душой и умением к человеку подойти — не хуже нашего Егора Селиверстовича Житова.

Потом перед отъездом вечером мы гуляли с Колей-старшим, когда младший уже спал. Разговор о Васе Барине вели. Коля говорил:

— Вот я уезжаю, Ефимка, домой, а сердце мое все не на месте. Как с Василием-то обернется? Неужели гангрена будет? Отца-то своего родного я уже будто забыл совсем. Словно в кино промелькнул. А на место его Василий встал. Если что, не дай бог, случится, так не перенести мне. Сердце не выдержит. Какой он человек-то сам редкий, так и из меня человека сделал.