Михаил Петров - Адмирал Ушаков

На другой день за завтраком Арапов сидел понурым, как человек, знающий за собой большую вину и не надеющийся на прощение. Ушаков понимающе взглядывал на него, но помалкивал. Заговорил только в конце завтрака:

— Вам известно содержание письма, вами мне доставленного?

— Догадываюсь, — отвечал Арапов, обрадованный тем, что ему не стали напоминать о его вчерашнем не очень-то приличном состоянии. — В министерстве говорили о вас. Вам подписана отставка?

— Да, отставка.

— На месте государя я этого бы не сделал. Флоту Российскому нужны истинные флотоводцы, а их не так уж много.

Ушаков побагровел. Перебил резко:

— Когда к Сенявину едете?

— Сказали, послезавтра.

— Передайте от меня поклон.

— Разумеется, передам.

Наступило молчание. Занятый своими мыслями, Ушаков долго помешивал ложечкой в стакане, потом вернулся к прерванному разговору:

— Представляю, как трудно ему сейчас: с одной стороны французы, с другой — турки. Однако я верю в удачу. И еще можете передать, разумеется, если ему будет интересно знать мое мнение: не столько турок, сколько французов опасаться нам надобно. Бонапарт имеет намерение стать властелином Европы, и он знает, кто может помешать ему в этом. Не Англия, а Россия. Он только делает вид приготовления высадки в Англии, а туда не пойдет. Он непременно пойдет на Россию, пока силы его не растрачены. Во всяком случае, мне так думается, и пусть Сенявин об этом знает.

— Я ему скажу, — пообещал Арапов и, поскольку вновь наступила пауза, спросил: — А вы… вы теперь куда?

— Куда же еще — в Алексеевку, в деревеньку свою. Устал я от всего этого, — неожиданно раскрылся Ушаков. — Буду жить рядом с монастырем, где когда-то монашествовал дядя мой. Надеюсь найти там истинную справедливость, истинный покой.

Предаваясь мечтам, Ушаков совсем расчувствовался. В эти минуты он не был похож на военного человека, он напоминал старца, собирающегося в пустынь.

— Если когда-нибудь случится ехать в нашу сторону, пожалуйте ко мне, — продолжал Ушаков. — Доедете до города Темникова, а там рукой подать. Имение ваше тоже в той стороне, не так ли?

— На Иссе, а Исса впадает в Мокшу. Соседи, можно сказать. От Темникова до Инсара прямая дорога, а от Инсара до моей деревушки верст сорок или чуть больше.

— Видите, почти рядом… Так что приезжайте.

— Приеду, — пообещал Арапов.

Арапов поехал с фельдъегерским заданием, как и говорил, через день. Когда он в последний раз забегал к Ушакову, чтобы поблагодарить за хлеб-соль, самого хозяина не было, ушел куда-то. Дома находился один Федор, который, приняв благодарность, и благословил его в дальний путь.

Целый месяц ехал Арапов до места назначения. Труден и опасен был его путь, особенно по австрийским владениям, где всюду шныряли французские шпионы, но, слава Богу, все обошлось благополучно. Русский посланник в Вене помог ему добраться до морского побережья, а оттуда он, Арапов, уже на небольшом греческом судне отплыл на остров Корфу.

Хозяин суденышка, согласившийся доставить Арапова, был родом из Кефалонии, одного из Ионических островов. Он очень обрадовался, когда узнал, что принятый на борт пассажир знаком с адмиралом Ушаковым.

— У нас все знают Ушакова, — сказал он Арапову. — Еще никто не сделал так много для народа нашего, как русский адмирал. Ушаков избавил нас от французских захватчиков, помог нам создать собственную республику.

Грек подарил Арапову на память серебряную табакерку. Мало того, освободил для него собственную каюту, кстати, единственную на судне, сам перебрался на палубу. Принимая эти знаки внимания, Арапов в свою очередь вручил ему карманные часы, доставшиеся от покойного отца. Другой ценности у него на было, а ему так хотелось отблагодарить доброго человека!

Каюта показалась Арапову райским уголком. Неспавший двое суток, он сразу же вытянулся на матраце, расстеленном прямо на полу. Судно слегка покачивало, о борт едва слышно бились волны, с палубы доносились редкие голоса матросов да скрип мачты. Да еще слышно было, как в снастях тоненько посвистывал ветер. Приятнейшие морские звуки! Что может быть лучше этого?

На душе было покойно, по телу разливалась приятная истома. Странное дело: после того как выехал из Петербурга, от подавленности, его преследовавшей, остался лишь смутный осадок. Теперь, когда он снова находился при деле, обиды от неустроенности личной жизни представлялись уже мелкими, ничтожными. Что ж, это, может, даже к лучшему, что невеста изменила ему. Еще неизвестно, что принесла бы ему женитьба. В конце концов, можно и без семьи прожить. Живут же люди! Ушаков, например. Всю жизнь один…