Кирилл Вышинский - «Жил напротив тюрьмы…». 470 дней в застенках Киева

Была и художественная литература — рядом с какими-то бульварными детективами стояли «Крестный отец» Марио Пьюзо, Пушкин, «Война и мир» Толстого, «Преступление и наказание» Достоевского. Позже мне в камеру передали Джека Лондона, О'Генри, книги Стругацких.

Федор Михайлович почему-то не пошел — «Преступление и наказание» «ушло» к соседям, у которых вообще ничего не было. Я начинал перечитывать «Братьев Карамазовых» — не смог, слишком мрачно оказалось для тюрьмы. Зато «Война и мир» перечитал запоем и за три недели. Я читал роман Толстого в самое трудное для себя время — первые два месяца тюрьмы, когда было совершенно непонятно, куда всё повернётся, сколько меня будут держать здесь. И в ситуации неопределённости мне очень помогла большая сага о семьях, людях, попадающих в непростые жизненные ситуации. И самое главное — как они меняются, что происходит с их характерами. Ведь чем велик Толстой и чем вообще настоящая литература отличается от графоманства? Для меня тем, что видит человека в развитии, показывает, как жизненные обстоятельства могут менять его характер. Человек же не стабильная субстанция — родился героем и таким живёшь. Или наоборот — трус по рождению и навсегда. Мы формируемся в детстве, затем как-то меняем свои представления о жизни, меняемся сами. Герои того же Толстого тоже меняются, но при этом остаются в чем-то неизменными — и мне было страшно интересно следить за этими людьми. Я только теперь по-настоящему понял смысл знаменитого толстовского изречения: «люди как реки». Русло может меняться, но вода течет — где-то мутная и грязная, где-то чистая и прозрачная…

Ну и понятно, чтение, которое просто занимало время и отвлекало от всего происходящего вокруг, своеобразное погружение в детство и юность: «Северные рассказы» Д. Лондона, «Одиссея капитана Блада» Р. Сабатини, «Трудно быть богом» Стругацких. Я перечитывал и вспоминал запахи, звуки, когда читал эти книжки на балконе своего дома в Днепропетровске. Такой якорь, привязывающий к родному дому.

Книги Джека Лондона и О'Генри — особое чтение. Это проза людей, как мне казалось, никогда и нигде не падавших духом. О'Генри сидел в тюрьме, Джек Лондон мыл золото и валил лес на пределе человеческих возможностей. Мне было важно еще раз убедиться, что даже в самых экстремальных ситуациях люди могут найти в себе силы что-то изменить и, самое главное, остаться собой. И вообще я пришёл к выводу, что существует некая «магия изолированного мужского коллектива» — лучшие рассказы о мужском характере пишут те, кто в таком коллективе побывал.

В Херсоне мне попался «Фаворит» Пикуля, как раз про времена, когда Потемкин осваивал Новороссию и строил этот город. Там есть замечательная цитата из письма Екатерины своему фавориту: «Свет мой, Гришенька, когда будешь закладывать новые города, первым делом строй церковь и тюрьму». Не знаю, придумал это Пикуль или так было на самом деле, но в Херсоне церковь стоит прямо напротив тюрьмы. До церкви я не дошел, только видел ее из окна, когда проезжал мимо на суд. В этой церкви бывал мой отец, когда приезжал ко мне на свидания. Херсонская же тюрьма одна из самых старых на Украине, прямо по классику, «времён потёмкинских и покоренья Крыма» — об этом я ещё расскажу отдельно.

Чтение книг помогало. Позже я попросил передать мне учебник английского языка, чтобы освежить свой университетский курс, затем пробовал читать и книги на английском. Во время прогулок начал тренировать память, учил наизусть стихи — мне с детства это было не очень легко.

Если говорить о каких-то важных для меня строках в тюрьме, то это были строки из «Гамлета» Пастернака. Мне казалось, что там всё сказано абсолютно точно про человека в кризисной ситуации. Сначала отчаянная просьба: «Если только можно, Aвва Oтче, чашу эту мимо пронеси». А затем простое понимание: «… но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути». Для меня это означало, что закончился один, достаточно простой и легкий период моей жизни и начинался другой. И еще более ясное в тот момент: «Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить — не поле перейти».

Но были и строки для оптимизма, которые мне прислал мой киевский друг буквально в первые месяцы. Это был Ю. Визбор: «Спокойно, дружище, спокойно, И пить нам, и весело петь. Еще в предстоящие войны Тебе предстоит уцелеть. Уже и рассветы проснулись, Что к жизни тебя возвратят, Уже приготовлены пули, Что мимо тебя просвистят». Я знал, что до расстрела точно не дойдет. К тому же у меня была цель — выйти и добиться справедливости, как это ни наивно звучало в тот момент.