Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Вообще школьный курс литературы Бродского интересовал не особо, хотя отдельные задания, такие, например, как совместное чтение, могли его увлечь. Отвечая впоследствии на вопрос о детских воспоминаниях о Пушкине, Бродский вспоминал об этом: «В общем, особенных нет, за исключением опять-таки „Медного всадника“, которого я знал и до сих пор, думаю, знаю наизусть. Надо сказать, что в детстве для меня „Евгений Онегин“ почему-то сильно смешивался с „Горем от ума“ Грибоедова. Я даже знаю этому объяснение. Это тот же самый период истории, то же самое общество. Кроме того, в школе мы читали „Горе от ума“ и „Евгения Онегина“ в лицах, то есть кто читал одну строфу, кто читал другую строфу и т. д. Для меня это было большое удовольствие. Одно из самых симпатичных воспоминаний о школьных годах» [134] Бродский И. А. Книга интервью. C. 156. .

Однако большинство школьных впечатлений было не столь приятным, и в конце концов Бродский принимает решение уйти из школы: «В пятнадцать лет я сбежал из школы — просто потому, что она мне очень надоела и мне было интереснее читать книжки. Но это ни в коей мере не является свидетельством какого-то уникального предрасположения к чему бы то ни было — о стихотворстве я вообще тогда не помышлял. В седьмом или восьмом классе я просто приходил в школу с двумя или тремя книжками, которые читал на уроках. Очень хорошо помню, например, роман Джеймса Олдриджа „Дипломат“, довольно большой том, которым я в восьмом классе зачитывался. И не потому, что он „про иностранную жизнь“, а… уже и не знаю, с чем это связано — по крайней мере, то, что там описывалось, не очень совпадало с тем, что происходило вокруг, и это было интересно» [135] Мейлах М. Б. «Поэт сам узнает по темпераменту своего предшественника» (Из разговоров с Иосифом Бродским, 1992) // Новое литературное обозрение, 2006. № 79. C. 274. .

Олдридж, кстати, возникает позднее в его разговорах с Ахматовой, в довольно пренебрежительном контексте: «Анна Андреевна говорила, что русские об английской литературе судят по тем авторам, которые для литературы этой решительно никакой роли не играют. И Ахматова приводила примеры — один не очень удачный, а другой — удачный чрезвычайно. Неудачный пример — Байрон. Удачный — какой-нибудь там Джеймс Олдридж, который вообще все писал, сидючи в Москве или на Черном море» [136] Волков C. М. Диалоги с Иосифом Бродским. C. 138. .

Свой юношеский опыт чтения поэзии Бродский характеризует так: «Читать стихи я начал рано: Бёрнса в переводах Маршака, Саади, потом почти стандартный набор — естественно, Есенина, Маяковского и т. д.» [137] Там же. . Вслед за этим начинаются и его первые самостоятельные поэтические опыты, и вхождение в круг ленинградских поэтов и литераторов.

Яков Гордин, встреча с которым, по словам самого Бродского, была одним из его первых литературных знакомств, так вспоминает о начинающем Бродском-поэте: «Бешеная попытка прорваться в органичное мировосприятие — не жалобная, а трагедийная <���…> и острое желание попробовать все. Первые два-три года в стихах идет раскачивание от Лорки до Незвала, от Слуцкого до Баратынского — притом, что есть группа стихов собственно его, ни на что не похожих, но все равно это бесконечные пробы» [138] Полухина В. П. Иосиф Бродский глазами современников: Сборник интервью. C. 57. .

Слуцкий упомянут не случайно. В ранней лирике Бродского хорошо чувствуется эхо его стихов, таких, как «Почему люди пьют водку?», «Усталость проходит за воскресенье», «Человечество делится на две команды» [139] Нестеров А. В. О «литературной репутации» И. А. Бродского, аудитории поэтических чтений и медийном продвижении «Новой поэзии» в России в 1960-е годы // Вестник РГГУ. Серия: Литературоведение. Языкознание. Культурология. 2013. № 12 (113). . Вместе с Евгением Рейном Бродский ездил в Москву, чтобы показать Слуцкому свои стихи — и посвятил ему написанное по итогам поездки стихотворение «Лучше всего спалось на Савеловском…». Влияние было сильным, но Бродскому удалось его преодолеть, во многом за счет возвращения к классическим образцам русской поэзии и — на какое-то время — к классическим метру и ритму, которые затем под влиянием польской и английской поэзии трансформируются в моментально узнаваемое и ни на кого не похожее звучание его стиха.

Знакомство со стихами Баратынского становится переломным в отношении Бродского к поэзии. До этого она была лишь частью жизни, такой же примерно, как сезонные геологические экспедиции, в которые он нанимался каждое лето, чтобы заработать немного денег, теперь Бродский понимает, что это должно стать главным делом его жизни. Он так рассказывал об этом Евгению Рейну: «Году в пятьдесят девятом я прилетел в Якутск и прокантовался там две недели, потому что не было погоды. Там же в Якутске, я помню, гуляя по этому страшному городу, зашел в книжный магазин и в нем я надыбал Баратынского — издание „Библиотеки поэта“. Читать мне было нечего, и когда я нашел эту книжку и прочел ее, тут-то я все понял: чем надо заниматься. По крайней мере, я очень завелся, так что Евгений Абрамыч как бы во всем виноват» [140] Бродский И. А. Книга интервью. C. 425. .