Татьяна Рыбакова - Счастливая ты, Таня!

Женя демобилизовался в 1946 году. В том же году без экзаменов — занятия шли уже целый месяц — был принят в Литинститут волей поэта Василия Васильевича Казина. (Какую-то важную роль он играл в те годы в Литинституте, но какую, я не знаю.) «Идите, занимайтесь», — сказал Казин, прочитав Женины стихи. Весной, это уже 1947 год, в Литинститут приехал Эренбург — послушать поэтов-первокурсников. Женя читал последним. «Этот последний будет поэт, — сказал Эренбург, — а из остальных выйдут хорошие читатели». В 1948 году журнал «Смена» опубликовал подборку Жениных стихов, на фотографии Женя еще с лейтенантским чубом, лет двадцати, ему столько и было, когда кончилась война. Предваряло ту подборку предисловие Эренбурга. В заключительной фразе он повторил слова, что были сказаны в Литинституте: «Кажется, одним поэтом стало больше».

Подборка в «Смене», да еще с предисловием Эренбурга, давала возможность издательству «Советский писатель» выпустить книгу не как дипломную работу (такова была практика), а в том же году, в крайнем случае в следующем.

Но тут грянула кампания борьбы с космополитизмом. И Женя — комсорг курса — не дал провести ее на том уровне, которого требовали и партком, и руководство института во главе с директором Василием Смирновым. Иными словами, Женя повернул комсомольское собрание в защиту поэта-еврея, которого якобы за спровоцированную драку на лекции должны были исключить из комсомола, а потом и из Литинститута.

«Смотри, — сказали Винокурову, — идешь против линии партии, поплатишься за это». И за непокорность изъяли его сборник из издательства: «Будешь помнить нас, Винокуров!»

Если прочитать или перечитать Женины заметки о поэзии, его статьи о поэтах, можно заметить, как часто в них мелькают слова «совесть», «совестливый».

«Повышенная совестливость» у Твардовского, например. Женя с удовольствием и пониманием повторял пастернаковскую фразу: «Книга есть кубический кусок горячей, дымящейся совести». Потеря совести, то есть аморальность, в любом ее виде ведет к потере способностей. О двух поэтах, которых уже нет в живых, потому не называю их фамилий, к которым Женя относился с интересом, он сказал: «Они никогда не напишут больше хорошие стихи», — те двое омерзительно, по-хамски выступали против преподавателей-«космополитов». Винокуров свято верил в «высшую» справедливость.

Итак, его сборник «Стихи о долге» вышел в 51-м году, пусть позже на два года, но все равно — радость, гордость: первая книга.

Для семьи Шумяцких, в которой я тогда жила, 51-й год был как раз очень драматичным. Именно в Катину смену в «Известиях» прошла опечатка: в слове «мудрый», а речь шла о Сталине, выпала буква «р». Получилось ругательство. Разразился скандал. Ждали увольнений, всех сотрудников могли занести в «черные списки» без права работать в идеологических организациях — газетах, журналах, издательствах. Катя ходила понурая. Приехала Галя, она уже была замужем за поэтом Мишей Лукониным и жила отдельно. Поболтали о том, о сем, и Катя как-то отошла. А в три часа ночи раздался звонок в дверь: «Откройте!» Я сказала потом Гале: «Ты последней видела Катю». Мы представить себе не могли, что будет реабилитация, что Катя вернется в Москву, думали — все, это навсегда. Катю арестовали — единственную из всех корректоров, именно как дочь «врага народа». И я, дочь «врага народа», а как я здесь оказалась в эту ночь? Ну-ка дайте ваш паспорт, гражданка, сейчас мы выясним, что вы за птица. У военного, который допрашивал всех нас, было плоское, ничем не примечательное лицо, тем не менее оно мне врезалось в память. Он просмотрел наши паспорта, спросил меня, работаю ли, учусь, записал место работы, и вскоре Катю увели. Два месяца или три у нас принимали передачи в Бутырках, а потом Катю сослали в Казахстан.

Так что благополучный Женя Винокуров, связавшись со мной, сразу попал во «вражье логово». «Главное, — шутил он по сему поводу, — это выгодно устроиться…»

Прошло какое-то время, мы стояли в вестибюле Дома литераторов — я, Женя, Галя, подошел Миша Луконин, и вдруг я поймала на себе взгляд проходившего мимо человека. Знакомое лицо мелькнуло, где-то видела недавно… Через секунду я уже поняла, кто это был. Тут же обернулась, но он уже сбегал по лестнице, на нем был штатский костюм. «Этот человек арестовывал Катю, — сказала я, — так что его приход сюда связан со мной». И Миша и Женя были в курсе дела.

На следующее утро, я спала еще, позвонил Женя. Голос встревоженный: «Как дела?» — «Все нормально». — «Я забегу через час». Оказалось, он договорился с родителями, что приведет меня знакомиться с ними. «Знаешь, — сказал он, — тебе пора уже переезжать ко мне. Так будет нам обоим спокойнее».