Иосиф Пилюшин - Снайпер Великой Отечественной

…Встреча с фронтовыми друзьями была горячей. Найденов все совал мне в руки до отказа наполненный душистой махоркой кисет:

– Кури, хороший табак. Ух, какой забористый!

Зина нетерпеливо расспрашивала о Володе.

Вечером я вместе с Найденовым вышел в траншею. Нужно было подстеречь немца, носившего ужин кому-то из своих офицеров в крайний блиндаж у разрушенного кирпичного дома на окраине города Пушкина.

Июньский день угасал, наступала тишина. Глядя с Пулковских высот на Ленинград, мы увидели нечто необыкновенное: город то погружался в пучину тумана со всеми куполами и трубами, то вновь всплывал на поверхность и, как огромный корабль, куда-то плыл…

Фронтовая ночь с непрерывной перестрелкой и перебранкой с немцами незаметно прошла. Взошло солнце, и тут где-то недалеко прозвучал орудийный выстрел. Не успели мы определить, кто стрелял, как пришел артиллерист Корчнов.

– Семен, это ты стрельнул? – спросил Найденов.

– Я, а что?

– Эх ты, неугомонная башка! Ребята только прилегли отдохнуть, а ты тут как тут со своей хлопушкой.

– Это, брат, не хлопушка, – обиделся сержант, – а что ни на есть настоящее 45-миллиметровое орудие!

– Шуметь можно, а толк какой?

– Как! – вспылил артиллерист. – Да что ты понимаешь в нашем деле? Издалека не сделать того и 120-миллиметровым орудием, что я из этой малютки прямой наводкой натворю. Надо кумекать. – Корчнов схватил за руку Найденова: – Иди, покажу тебе.

Пройдя несколько траншейных поворотов, артиллерист остановился и показал рукой на глубокую воронку в бруствере немецкой траншеи: там у гитлеровцев была огневая точка.

– Видишь? Это я ее ночью приметил, а сегодня спозаранку в расход списал. А ты говоришь, что попусту шум подымаю, солдатам спать мешаю. Вишь, какое дело получилось, одни обломки валяются, – не без гордости заявил Корчнов.

Из опыта войны я и Найденов знали, что выстрел Корчнова был для нас бесполезен. Та огневая точка противника, которая уже обнаружена, не опасна: она постоянно находится у нас на прицеле. Разрушать ее нецелесообразно, потому что враг вместо нее построит где-то новую, найти которую куда труднее, чем разрушить найденную. Но я промолчал. Хотя не всякая инициатива приносит пользу во фронтовой обстановке, гасить ее нельзя.

– Славный выстрел, ничего не скажешь, – сквозь зубы похвалил Найденов артиллеристов. – А иной раз стреляют, стреляют – и все мимо, такое зло берет, что готов прибить такого стрелка. А этот выстрел, что называется, снайперский!

– Это верно, всяко и у нас случается, – согласился корректировщик, почесывая затылок.

Через наши головы одна за другой просвистели вражеские мины.

– Злятся, думают нащупать нашу пушку, да где там, она у нас в надежном местечке укрыта.

Для осторожности мы зашли в пулеметный дот.

– Сеня, где это ты пропадал, что к нам не показывался? – поинтересовался пулеметчик Максимов.

– Поцарапало малость, пару недель в госпитале провалялся.

– А где это тебя угораздило?

– Да на обороне 1-го батальона. Я с ребятами один дотик немцев обрабатывал: заметили, черти, обстреляли, ногу поцарапало.

– А я думал, что ты на другой «курорт» махнул, – осторожно вмешался в разговор Найденов.

– Будет тебе, Сережа, «курортом» попрекать. Сказал в шутку, а ты глаза колешь. Скажи лучше, как вы отличаете друг от друга немцев, когда говорите: убил наблюдателя, связного или офицера?

– Офицера, – ответил Сергей, – по физиономии сразу отличишь от солдата: морда холеная, а глаза злые; в траншее появится – часовые крик поднимают, тогда только гляди, где каска высунется. А наблюдателя ищи где-нибудь у мотка проволочного заграждения или среди ржавых банок на бруствере. Найти его очень трудно. А связной – это ходячая фигура, его подкараулить легко.

– А кто это у нас одноглазый снайпер, ты знаешь? Говорят, он солдат обучает, хотелось бы и мне поучиться у него.

Найденов украдкой от меня положил на губы палец, а глазами показал в мою сторону. Я сделал вид, что ничего не заметил.

– Как только начнутся занятия на курсах, – сказал Сергей, – я тебе скажу.

Найденов и Корчнов ушли в траншею, а я остался в доте наблюдать за обороной немцев.

Несколько дней мы наблюдали в траншее противника необычное движение и шум. Вечерами немцы громко свистели, кричали, пели под аккомпанемент губных гармошек. Я не знал, чем была вызвана такая радость у солдат врага. Знал лишь одно: ничто в жизни фронта не в силах привести в такую ярость человека, как веселье во вражеском стане. Самые уравновешенные бойцы и те хмурились, покусывая губы, и сыпали по адресу гитлеровцев самую отборную брань. Теперь с той стороны кричали: