Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

Прежде чем приступить к рассказу о своем снайперском пути и о моих боевых друзьях-товарищах, хочется сказать, как впервые я взял в руки винтовку.

В двадцать шестом году меня призвали на действительную службу в Красную Армию. До этого времени я никогда не держал в руках оружие, и поэтому винтовка с длинным штыком показалась мне тяжелой, неудобной; даже неся ее на ремне, я чувствовал к ней неприязнь. Это чувство усилилось еще больше после первой стрельбы по целям: из пяти выстрелов ни одна пуля не попала в мишень, а от толчков приклада ныло плечо.

Командир отделения, видя мое смущение, дружески сказал:

— А ты, Пилюшин, не теряйся, крепче держи винтовку, тогда она послушнее станет. — При этом он лукаво подмигнул, добавив: — Стрелять научишься, в этом я уверен.

За годы службы в армии я не только научился стрелять, но и крепко полюбил нашу русскую трехлинейную винтовку. Она стала в моих руках легкой, удобной, послушной и больше меня не подводила: пули точно ложились туда, куда я их посылал. Когда в последний раз я поставил свою винтовку в пирамиду, мне стало не по себе. Взял ее еще раз и долго чистил, смазывал каждый винтик. И все же пришлось с ней расстаться: срок службы в армии кончился.

Вернувшись к мирному труду, я записался в стрелковый кружок при школе Осоавиахима. Хотя свободного времени после работы на заводе и учебы в школе, а затем в вечернем институте было мало, стрелковый спорт прочно вошел в мой распорядок дня.

Четырнадцать лет учился я искусству снайперского выстрела. В тридцать пятом году мне был присвоен первый разряд, а в тридцать девятом я заслужил звание мастера стрелкового спорта.

И вот грянула Великая Отечественная война. Три года, не выпуская из рук снайперской винтовки, шел я по дорогам и тропинкам войны, совершенствуя свое мастерство, обучая товарищей меткому выстрелу.

Работая над этой книгой, я думал о вас, мои боевые друзья, защитники Ленинграда. С вами я прошел большой и трудный путь по огневым рубежам, вам посвящаю свой скромный труд.

Ленинград…

Улицы и площади залиты солнцем, золотые шпили ослепительно сверкают в голубом небе, сады и парки — в свежей зелени и цвету. Все это я видел много раз, но теперь красота родного города казалась особенно привлекательной.

В полдень двадцать третьего июля тысяча девятьсот сорок первого года я вместе с новобранцами маршем прошел через Ленинград на фронт, в направлении города Нарвы.

Мы глядели на улицы, дома, парки и мысленно прощались с родными местами. Далеко позади остались Нарвские ворота, а мы все еще косили глаза в сторону города.

Сразу же по прибытии на место назначения мы вошли в состав 105-го отдельного стрелкового полка, который располагался в небольшой деревушке.

Той же ночью наша рота была назначена в боевое охранение. Мы шли к берегам Нарвы. Красноармейцы и командиры шагали молча, держа наготове оружие.

Я с красноармейцем Романовым пробирался по мелкому кустарнику вдоль берега реки. Петр шел впереди меня с такой ловкостью, точно на его пути и не было мелколесья: не зашуршит ветка, не хрустнет сучок под ногами. Когда я задевал головой или плечом за куст или под ногами ломался сухой прутик, Романов останавливался и, глядя на меня, морщил свой широкий лоб, шипел сквозь зубы:

— Ти-ше! Медведь.

Дойдя до указанного командиром места, мы залегли возле лозового куста. Внизу широким потоком бежала вода.

В таинственной тишине леса было тревожно, любой шорох настораживал. Все вокруг казалось необыкновенным, даже звездное небо как будто стало ниже и почти прикасалось к вершинам сосен. Птицы давно утихли, лишь где-то во ржи без умолку пел свою однотонную песню перепел: «Пить-полоть, пить-полоть, пить-полоть…»

Тонкая пелена утреннего тумана медленно подымалась над рекой и лугами. На опушке леса, укрывшись в зарослях, застонал лесной голубь: «Ууу-ууу». В березовой роще стрекотала сорока. Белка, склонив голову набок, сверху вниз смотрела на нас своими маленькими быстрыми глазками и звонко щелкала, перепрыгивая с ветки на ветку.

На рассвете к нам пришел командир роты старший лейтенант Круглов. Он лег на траву рядом с Романовым и не отрывал глаз от одинокого дома на противоположном берегу реки. В доме, казалось, не было ни единого живого существа: окна и двери забиты досками. Все говорило о том, что жилье покинуто людьми.