— Видите, товарищи, как действует враг, — сказал он. — Вначале выслал радиста-разведчика, а за ним — разведчиков-мотоциклистов. — Старший лейтенант строго посмотрел на нас: — Предупреждаю: без моей команды — ни одного выстрела. — И он уполз к опушке леса, где находился телефонист.
Немецкие мотоциклисты подъехали к берегу, приглушили моторы, не слезая с машин, стали внимательно смотреть в нашу сторону. Потом один за другим соскочили с мотоциклов и, держа наготове автоматы, двинулись к реке.
Романов толкнул меня локтем в бок:
— Никак, эта сволочь решила переправиться на наш берег?
— Откуда я знаю? Будем ждать команды… Гитлеровцы осторожно подходили к реке, снимали с ремней фляги, наполняли их водой…
Романов проговорил сквозь зубы:
— Эх, напоить бы их сейчас другой водичкой!
— Всему свое время…
Мы с любопытством рассматривали немецких мотоциклистов. Их лица и одежда — в дорожной пыли, на туго затянутых ремнях — гранаты-«колотушки», на головах — стальные каски, низко надвинутые на глаза.
По совести сказать, тогда я почему-то не испытывал к немецким солдатам ненависти, она появилась немного позднее, когда я увидел смерть моих товарищей и звериную жестокость фашистских палачей.
Над нами высоко в небе разыгралось сражение. Вражеский самолет, окутанный облаком черного дыма, стремительно падал на землю. Черная точка отделилась от горящего самолета, потом как будто натолкнулась на что-то в воздухе, на мгновение приостановилась, и мы увидели раскрытый парашют, под куполом которого болтался из стороны в сторону человек.
С волнением наблюдали мы за тем, что происходило в небе. Романов и я то и дело толкали друг друга в бок, что-то говорили, страстно желая победы нашим летчикам, сражавшимся с «мессершмиттами».
Немецкие мотоциклисты тоже уставились в небо, с удивлением наблюдая, как горстка русских «ястребков» смело вела бой с большой стаей немецких самолетов.
О чем-то переговорив между собой, мотоциклисты быстро умчались.
Романов снова повернулся в мою сторону:
— Вы не удивляйтесь тому, что я сейчас расскажу вам. Скоро начнется бой… Кто знает, удастся ли нам еще когда-нибудь спокойно и обстоятельно поговорить.
Я посмотрел ему в глаза: они были ласковые, доверчивые. Романов достал из кармана гимнастерки фотокарточку и протянул ее мне. На фотокарточке я увидел мужчину лет тридцати пяти, очень похожего лицом на Романова: такие же ласковые глаза, чистый высокий лоб, крутой подбородок. Возвращая карточку, я спросил:
— Это ваш отец?
— Да… Но я не видел его. Он ушел на войну в четырнадцатом году, я родился через месяц после его ухода. Мне потом говорила мать, что он погиб на берегах этой вот реки в восемнадцатом году. Вы понимаете мое чувство: ни на один шаг отступить отсюда я не могу.
Романов заметно волновался и последние слова произнес довольно громко. Командир роты Круглов лежал поблизости и все слышал.
— А кто вам сказал, что мы отступим от этих берегов? — спросил старший лейтенант.
Романов промолчал.
— Мы будем драться за то, что завоевали для нас на полях гражданской войны наши отцы и братья, за Советскую власть.
Прошло некоторое время, и на том берегу вновь заурчали моторы. Я увидел новую группу мотоциклистов, мчавшихся к берегу реки. На этот раз впереди шла бронемашина.
Немецкий броневик остановился у дома. Из машины не спеша вышли два офицера. Тут же к ним подошел высокий человек, тоже в офицерской форме. Наблюдая в оптический прицел за немцами, я сразу узнал в высоком офицере с лицом, напоминавшим лисью морду, «женщину», измерявшую утром глубину реки.
Показывая рукой на наш берег, разведчик что-то убежденно говорил офицерам, которые часто смотрели в развернутые карты. «Скоро, видимо, подойдут их передовые части», — подумал я.
Сколько прошло времени в таком ожидании — не помню, но вдруг неподалеку от меня прогремел резкий выстрел, и сразу тихую Нарву взбудоражила пулеметная и ружейная стрельба.
Я быстро наметил свою цель — высокого разведчика в группе офицеров. В азарте начавшегося боя торопливо прицелился и произвел первый выстрел.
Немец резко качнулся и медленно опустился на колени, потом, опираясь руками о землю, пытался встать на ноги, но никак не мог поднять отяжелевшую голову. Сделав последнее усилие, он неуклюже упал на бок, раскинув руки в стороны.
Увидев убитого мной немца, я не ощутил душевного удовлетворения, а лишь какую-то тупую жалость к этому человеку. Ведь я стрелял не по мишени, как в школе Осоавиахима, а по живой цели… Все это, как зарница, мелькнуло в моем сознании, но я тут же стал искать новую цель, чтобы повторить то, что уже начал делать.
Читать дальше