Константино д'Орацио - Таинственный Караваджо. Тайны, спрятанные в картинах мастера

В октябре 1609 года в газетах появляется сообщение о том, что в Неаполе убит художник по имени Караваджо.

Это преждевременное известие, которое не стоит воспринимать буквально. На самом деле Меризи был всего-навсего тяжело ранен: ему устроили засаду напротив Остерия дель Черрильо, нападение совершено хладнокровно и тщательно спланировано.

Точно неизвестно, кто был заказчиком – врагов у художника было немало. У него есть все основания подозревать кого-то из семьи Томассони: они до сих пор не простили ему убийство Рануччо, а в XVII веке нередки случаи, когда клан сам вершит правосудие, мстя за убитого родственника. Но и история с Мальтийскими рыцарями едва ли могла закончиться вынесением заочного приговора. Караваджо чувствует неминуемую угрозу. Прошли те времена, когда ему оказывали почести, восхваляли его талант, охотно принимали в знатных домах Неаполя. Нападение – сигнал к тому, чтобы надежно спрятаться или же немедленно уехать, попытаться добраться до Рима.

Нужно срочно что-то придумать, но у Караваджо не так много возможностей. Единственный козырь, который у него остался, единственное его верное оружие – это живопись. Только новая картина может помочь наладить ситуацию – создать полотно, которое даровало бы Меризи прощение понтифика, уже прежде проявившего снисхождение и одобрившего принятие художника в Мальтийский орден. Так родилась идея создания самого драматичного и интимного произведения Караваджо – «Давид и Голиаф» ( см . рис. 26), ныне представленного в галерее Боргезе.

Теперь, после долгих лет работы по заказу частных коллекционеров или представителей государства, художник вновь возвращается к истокам, творя по личной инициативе: не существует ни документа об оплате, ни контракта об оформлении заказа. В прошлом Караваджо уже обращался к данному сюжету, но теперь эта тема приобретает новое измерение, так как адресатом здесь выступает папа, вынесший ему смертный приговор.

Молодой полуобнаженный воин держит за волосы голову поверженного гиганта: он победил его пращой благодаря храбрости и силе ума. Однако вовсе не Давид является центральным персонажем этой сцены, он не выказывает никакой гордости и довольства свершенным – наоборот, его лицо выражает скорее разочарование и презрение. Караваджо много работает над мимикой, еще начиная с «Больного Вакха», и достигает вершин психологизма. На этой картине все наше внимание сосредотачивается на лице Голиафа: на нем застыла боль и отчаяние от нанесенного ему поражения. Давид готовится передать царю Саулу голову врага, которая символизирует победу, освобождение Израиля; свет факелов озаряет тело юноши, напряжение его жилистого, но не мускулистого тела. Его поступок явно лишен героизма.

На отрезанной голове особенно выделяются закатившиеся глаза, рот раскрылся в ужасной гримасе под весом нижней челюсти, кровь продолжает капать на землю. Между глаз поверженного виден след от пращи – древнего оружия, которым был нанесен удар. Все указывает на то, что казнь совершена мгновением раньше.

Поражает умение Караваджо изображать пограничные состояния – в данном случае трудно отделить последние проявления жизни от смертельной судороги: Голиаф как будто все еще цепляется за жизнь, которую у него отнял молодой хитроумный соперник.

То, что смысловым центром картины является не Давид, а Голиаф, – это абсолютное нововведение. Другие произведения на эту тему – статуи Донателло и Микеланджело, знаменитый автопортрет Джорджоне, изобразившего себя в роли Давида, – прославляют юного поэта, который демонстрирует, как трофей, голову побежденного им гиганта. Молодой воин попирает своего врага, как загнанного дикого зверя, или помещает голову на пьедестал, на манер античных бюстов. Меризи же меняет расстановку акцентов и создает эффект многоплановости повествования. Поверженный Голиаф – это доказательство покорности Караваджо папе, которому посвящена картина. В чертах лица отрубленной головы узнается автопортрет художника – больного, потерянного, отчаявшегося, изнуренного постоянным бегством. У него нет больше сил скрываться, он готов покаяться.

Караваджо как бы говорит, что его голова в руках понтифика, что он готов на все, лишь бы вымолить прощение. Кроме того, Меризи надеется на посредничество кардинала Боргезе, который не раз проявлял слабость к его творчеству и наверняка не откажется заполучить еще один его шедевр. И действительно, в 1613 году полотно, прежде официально никому не принадлежавшее, поступает в коллекцию прелата: после смерти Меризи он объявляет о своих правах на «Давида и Голиафа». Кардинал знает подоплеку создания этой картины и давно жаждет пополнить ей свое собрание. Если бы судьба была более благосклонна к Караваджо, не исключено, что художник достиг бы своей цели.