Евгений Шварц - Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма

10 августа. Из гостиницы Завершинского мы вышли погуятъ и пошли по столь знакомой мне потом и столь часто появляющейся во снах. В конце улицы, как бы замыкая ее, далеко далеко стояли синие незнакомые неровные стены. «Что это?» — «Горы», — ответил мне папа. Так впервые увидел я невысокие холмы, отроги Урушенского хребта Черных гор. Мы шли по улице; невысокие выбеленные дома, как в Екатеринодаре, но поменьше. Панели вымощены плоскими широкими камнями. Все знакомо, кроме гор и мальчишек, продающих цветы. «Что это за цветы?» Мама купила мне букетик. «Это подснежники. Они не пахнут». Я не поверил и впервые услышал особый, сыроватый, земляной запах, который впоследствии так ясно говорил, что пришла весна. Так, не спеша, добрели мы до городского сада. Мама похвалила сад, и я с почтением оглядел высокие акации, широкие аллеи, усыпанные желтым песком, парапет, замыкающий песчаную площадку. И крутой обрыв за парапетом. Весь сад ограничен был обрывом, который упирался в лесок — узкий, но густой. За этим леском блестела река Белая. За Белой — еще лесок, горы. Скоро в мою жизнь прочно вошло выражение: идти за Белую. Это уже считалось настоящей прогулкой. Далекой. Хотя от центра города не спеша можно было попасть за Белую в двадцать минут. В эту первую прогулку мы дошли только до парапета вокруг песчаной площадки. Влево от площадки, боком к ней, а раструбом к главной аллее, стояла белая музыкальная раковина. Посреди же площадки белел четьфехугольный пьедестал. Здесь должны были поставить солнечные часы, да так и не поставили.

21 августа.Не помню, долго ли мы прожили в гостинице. Я любил гулять по длинному, устланному половиками коридору. Появились у нас знакомые: узколицый пожилой человек с бородкой, в чиновничьей фуражке, и жена его, в темном платье, добродушная, не в пример мужу. Она со мной часто разговаривала, а он и не глядел на меня. Здесь впервые я услышал, что очень похож на отца, — это говорила новая знакомая, когда шли мы длинным коридором гостиницы. Помню, что мама сомневалась — так ли уж я похож, а новая знакомая настаивала: фигура, манеры! Оба эти слова мне очень понравились. (Когда писал я это, вдруг, как из тьмы на свет; выплыла фамилия нашей екатеринодарской знакомой Клары Марковны — Шимкина. Я и не думал о ней сейчас.) Любопытно, что в семье так и считалось очень долго, что я похож на отца, пока не определилось очень отчетливо, что я похож на мать, чему все вдруг очень удивились. Итак, мы жили в гостинице Завершинского. Очевидно, старшие искали квартиру и ждали, пока придет мебель. Не знаю, как доставлялась она при отсутствии железной дороги. В гостинице со мною случилось происшествие, о котором мама рассказывала всем знакомым, а они этому ужасались. Как я уже говорил, против гостиницы лежала базарная площадь, на которую было интересно смотреть. Возы с сеном, возы с серыми мешками: что в них — зерно, мука, подсолнухи? Волы, кони и даже верблюды, которых я увидел впервые. Как боялись их лошади! По этому поводу мама рассказала легенду об арабском коне, который был недоволен тем, как его сотворил Аллах: требовал лебединой шеи, длинных ног, седла. И Аллах создал верблюда, с длинной шеей и горбами. Лошади с тех пор дрожат, встречая верблюда. Понятно, что после этого я с еще большей жадностью глядел на верблюдов и коней, дрожащих перед ними. Гостиница была во втором этаже. Мы собирались идти гулять. Я в курточке и матросской бескозырке с лентами лежал на подоконнике, разглядывал базар. Вдруг порыв ветра сорвал с меня бескозырку. Я, перегнувшись, поймал ее на лету и тут же почувствовал, что мама крепко схватила меня за ногу. Я сам не успел этого ощутить, но мама увидела, что я уже летел в окно, вслед за своей шапкой сленгами. Наши новые знакомые успели переехать из гостиницы, и, отправляясь гулять, мы с мамой заходили за ними, точнее, за нею. Они поселились позади колбасной Карловича. Идти к ним надо было через садик, сажени в четыре глубиной, по дорожке, обсаженной цветами. Весна шла вперед, садовые цветы распустились. «Как они называются?» — «Петушки», — ответили мне. Гулять мы ходили в городской сад, который с каждым разом становился все более и более знакомым. Мы входили в белые кирпичные ворота. Прямо от ворот шла широкая аллея, упиравшаяся в вышеописанную площадку с парапетом. Не доходя до этой площадки, влево начиналась главная аллея, которую отделяла от обрыва аллея поуже. Посреди сада стояло большое круглое деревянное здание, которое называлось ротонда. Перед ротондой бил фонтан. Сразу же за воротами сада по правую руку сиял белый магазинчик. Верхняя половина стен магазинчика была отстегнута и лежала позад и него на траве. На вертикальной стойке блистали серебром конфеты. В магазинчик не заходили — все покупали снаружи. В другой стене магазинчика было прорезано окошечко, через которое продавались напитки: лимонад и содовая. Пройдя через сад, обогнув ротонду, мы попадали в оранжерею, отделенную от остального сада забором. Кроме собственно оранжереи, в этой части сада помещались бассейн, где плавала живая рыба, высокая беседка, в которую надо было подниматься по лестнице, и большие клумбы с цветами. Здесь же, кажется, жил и садовник, молоденький румяный немец по имени Карл Иванович (а может быть, и Федорович?). Вскоре после нашего приезда он исчез. Уехал жениться в Ригу. И появился с миловидной женой, впрочем, возможно, это произошло позже. Во время одной из прогулок с нашей новой знакомой произошел разговор, который произвел на маму сильное впечатление. Знакомая сказала: «Тридцать лет прожили мы с мужем — и ни разу, ни в чем, ни в одном пустяке не ссорились!» А у мамы как раз начинали портиться отношения с папой.