Владимир Коваленко - Крылья Севастополя [записки авиационного штурмана]

— Прямо железный человек! — восхищалась она.

У меня дела быстро пошли на поправку. Я уже на костылях выходил во двор погреться на солнышке. Часто навещали друзья: Шабанов, Уткин, Емельянов. Пришел как-то Мордин: их эскадрилья уже прилетела в Скадовск, Друзья сообщали новости: под Севастополем затишье, но это затишье перед бурей — в ближайшее время начнут выкуривать оттуда немцев. Основная борьба в эти дни шла на морских маршрутах, между Севастополем и Констанцей. Караваны врага без конца шныряли туда-сюда, разведчики перехватывали их, наводили ударную авиацию и топили. Приказ был такой: ни один немецкий транспорт не должен дойти до порта. Топить, топить беспощадно!

Погода в конце апреля испортилась, над морем нависли низкие облака, это усложнило разведку и наведение, но напряжение боевой работы не спадало. Саша Емельянов с радостью сообщил, что их экипажу дали самолет (Хохлову — тоже) и они уже несколько раз ходили на задание.

Я им завидовал. И клял судьбу за то, что она в такой неподходящий момент (не сегодня-завтра Севастополь будет освобожден!) кинула в госпиталь. С надеждой поглядывал на правую ногу, закованную в гипс.

А у майора положение с каждым днем все осложнялось. На разможженной ноге начали темнеть пальцы. Необходима была немедленная ампутация. Откуда-то привезли хлороформ для общей анестезии. С раненым долго говорил главврач, уговаривал согласиться на операцию.

— Нет! — твердо ответил майор. — Сегодня — одну, завтра — другую… Не хочу жить обрубком. Отрежете без согласия — пущу себе пулю в лоб. Виноваты будете вы.

Потом приходила Машенька. Она сидела у его кровати, худенькая, хрупкая, в ослепительно-белом халате, с шапкой непокорных огненных волос, выбивающихся из-под белой косынки. Нежно-нежно гладила руку, с болью в голосе говорила:

— Ну зачем вы так? Не надо упорствовать. В конце концов главное — голова, руки… сердце человека. А без ноги жить можно. Протез хороший сделают. У вас жена, сын, ждут вас. Соглашайтесь, я прошу вас, очень.

Майор посветлевшим взглядом смотрел на Машу, подносил ее маленькую ручку к губам, легонько прикасался к ней.

— Нет, Машенька. Спасибо за доброе сердце, но — не могу.

Когда приходили к нему друзья-истребители, он сразу оживлялся, веселел. Интересовался делами в эскадрильи, полку. Но стоило им заговорить об операции, тотчас суровел.

— Нет! — твердил одно. — Не хочу быть обузой кому-то.

— Но ведь и без ноги летать можно, — доказывали ему.

— Где вы такое видели?

— А Любимов?

Историю Любимова знали все черноморские летчики. Осенью сорок первого комэск И. С. Любимов был сбит в воздушном бою при сопровождении бомбардировщиков Пе-2. Сел в крымской степи. Уже на земле «мессеры» атаковали его, пушечным снарядом оторвало ступню левой ноги. Девять месяцев госпиталя. Вернулся на протезе. И хотя медкомиссия определила — к строевой службе не годен, Любимов добился, чтобы его снова допустили к полетам, стал летать на новейших истребителях, командовать авиаполком. Об этом и напомнили майору друзья.

— Любимов, Любимов! — горячился майор. — То — Любимов, а то — я. И потом: у Любимова — вот, — он проводил рукой чуть выше ступни, — а у меня — вот! — И он одним махом словно отрезал ногу почти у бедра. — Тут не то что летать — ползать не сможешь. Да еще, глядишь, и вторая закапризничает. Нет уж, покорно благодарю, пусть что будет…

Так никто и не смог его уговорить на эту чертову операцию!

Летчики его эскадрильи рассказывали, что на счету майора уже десять сбитых самолетов, он награжден двумя орденами Красного Знамени, представлен к званию Героя Советского Союза. Редкого мужества человек! А вот калекой жить не захотел. Так и не спасли майора.

К сожалению, память не сохранила его фамилии, а дневника в госпитале я не вел. Но — закрою глаза, и вижу его большие сильные руки, которые словно клещами обхватывают железный переплет кровати, вижу крупное воспаленное лицо, густой ежик волос, и кажется, даже слышу его глухие стоны… А вот фамилию не помню. Жаль…

Как-то, накануне Первомая, меня позвали к телефону, который был установлен в небольшой проходной, у входа во двор.

— Дама вас просит.

Я быстренько проковылял на костылях к проходной, взял трубку:

— Коваленко слушает.

Какой-то стон, рыдание в трубке, потом дрожащий прерывающийся голос:

— Это я, родной… Лида…

— Какая Лида? — удивился я.

— Ну, жена твоя…

— Какая жена?… У меня жена…