Анатолий Гейнцельман: Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Когда же, весь в парах от гнева,
Роняя из ноздрей огонь,
Прискачет снова с королевой
Теперь неукротимый конь, —

Я из цветов и паутины
Сплету неуязвимый шлем
И вам на радужной вершине
Одену золотой ярем…

И шлем, какого ни Меркурий
Не надевал и ни Орланд, —
Весь шорох, шелест, весь в лазури,
Весь светозарный адамант, —

Я ей, коленопреклоненный,
Певец, оруженосец, паж,
Подам предельно умиленный,
В слезах от радости. Она ж

Крылатой царственной короной
У моря голубых зеркал
С улыбкой удовлетворенной
Покроет кудри… И отдал,

Поверьте, каждый б из парящих
И жизнь и песни и крыло,
И два крыла, лазурь разящих,
Чтоб обвивать ее чело!

Под окном у моей королевской конуры
Нерабатки причудливых роз, —
Хлопотливо там квахтают черные куры,
День-деньской разрывая навоз,

Потому что болото мостят мне вассалы,
Высыпая у дома помет;
Но зато так поистине царственны залы
Голубые, где дух мой живет,

Что с веселием детским пернатым мещанкам
Я бросаю задорное: ку-ка-ре-ку,
И нередко к соседских помоев лоханкам
Подливаю спитого чайку.

Но сегодня, взглянувши в рябое окошко,
Я впервые заплакал навзрыд,
Словно в сердце вкогтилася черная кошка,
Словно в горло вцепился мне стыд.

Гнилоглазый был день, и сопливые тучи
То и дело сморкались в навоз,
И на преющей, вздувшейся мусорной куче
Белокрылый сидел альбатрос

И, с опаской в глазенки хатеночек глядя,
Из-под кала клевал потроха
Собачонки издохшей: какой-нибудь дядя
Милосердный ей дал обуха.

Альбатрос, альбатрос, и в лазоревом чуде
Для крылящего жизнь нелегка,
Очевидно, и синие вечности груди,
Как у нищенки, без молока,

И насущного хлеба презренная мука
Всем равно на земле суждена,
И свободного в мире не может быть звука,
И полынию чаша полна!

И такой же ты бедный, отверженный Лазарь,
Что от брашна чужого живет,
Как и тот, кто с проклятием по пыли лазит,
Воскрыляя мечтой, как поэт!

И всё те же должны мы вертеть веретена
И продажными делать уста,
Потому что прострешь ли за коркой ладони,
Называя им крылья Христа?

Февраль не больно любит вёдро,
Любовница на нем повисла
Ревнивая, что часто ведра
Роняет вместе с коромыслом,

И жалкая бывает весень
На склонах выжженных Тавриды,
И, если б не исполнил песен,
Замерз бы в выцветшей хламиде

Певец лазурной небылицы,
Для неизверившейся Музы
Волшебных сказок вереницы
Чрез распахнувшиеся шлюзы

Души роняющий и в стужу.
Но вот уже лучи разули
Обутую в отрепья лужу
И смело родники вздохнули.

Сегодня же вдруг защелкали
Голодные дробовики, —
То вестников весны встречали
Сторожевые старики.

Вот, вот под облаками первый
Весны-прелестницы гонец,
Змеится тоненькою вервью
Подснежник в крылиях – скворец.

Но неприветливо встречает
Гостей крылатых человек,
И вестниц первых ожидает
В желудке даровой ночлег.

И только часть усталых пташек
По куполам монастыря
В святой обители монашек
Спасла вечерняя заря.

Смотри, смотри, осьмикрылатых
Покрылись факелы крестов
В заката пурпуровых латах
Гирляндами живых скворцов.

Вихрятся черные по граням,
Кружатся дружно щебеча,
И рада птичьим оссианам
Осьмиконечная свеча!

Так подле мертвого Нарцисса,
Рыдая, бьются серафимы
На фресках Джиоттовых в Ассизи
В базилике неоценимой,

Но только там срывают птицы
Одежды с ангельского тела,
Здесь перелетных вереница
Кресту псалом хвалебный пела.

Псалом весны, что рядом с храмом
В зеленой мантии взвилась
И расстилает над Бедламом
Свой одуряющий атлас!

Видали много мы уж весен
Кругами орошенных вежд,
Но мы и эту просим, просим,
Хоть без иллюзий и надежд!

Мы нынче пастырь без отары,
Глас извопившийся пустынь,
И потому волшебной чары
Мы в келье пригубим окрин