Анатолий Гейнцельман: Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Господь меня сделал недужным,
Чтоб шел я по пажитям южным
И в солнце влюбился, и в розы,
И в схимников чистые грезы.
Господь меня сделал калекой,
Чтоб вертелом грудь человека
Не мог я пронзить ради гривны
И долга комедий противных.
Господь меня сделал и нищим,
Чтоб жил я по людным кладбищам,
С живых мертвецов ожерелья
Не крал я, как все, от безделья.
Господь меня сделал парящим,
Чтоб мог я до гроба любящим
Ему в голубом фимиаме
Служить в непостроенном храме.
Господь меня сделал безумцем,
Чтоб стал я опять вольнодумцем
И, в старый уйдя монастырь,
Там новую создал псалтырь!

Не пора ль в голубую могильницу
Безнадежный зарыть вертоград,
Не пора ли седую родильницу
Отрешить от озлобленных чад?
Не возмездья прошу я Иеремии,
Не заслуженных ада наград,
Но бесплодье последней анемии
Для людских запаршивевших стад!
Бесполезно Христовой им кротости
Приобщаться загробных услад,
Бесполезно сечение по кости:
Неизменен природы уклад!
Ахинею вселенной бесплодием
Ты в нирвану воротишь назад,
И развеется вмиг по угодиям
Омерзительный брашенный чад!
И опять города не горожены
Будут всюду и тих вертоград,
И в пещере навек заостроженный
Околеет познания гад!

Благословен создавший жуткой
Вселенной челюстные шутки,
Благословен, хотя бы брат
Перегрызал меня трикрат!
Благословен за эти грудки
Моей возлюбленной малютки,
И у подножия креста
За эти теплые уста,
За глаз печальных незабудки,
За пальцев милосердье чутких,
За то, что невозможный мир
Певца ей дорог и псалтирь!
Теперь как прежде прибаутки
Из чьей-либо собачьей будки
И полный храм ослиных морд
Не оборвут псалма аккорд,
Теперь в приветливой каютке
Лихих саней по первопутку
Певец с Царевной мчится вдаль,
Сокрытый в снежную вуаль!

Из допотопного ружьишка,
Склонившись на прибрежный ил,
Глухой и жадный старичишка
Бедняжку-чаечку убил

И полувысохшей старушке,
Кадящей вечно над грошом,
Для сотой розовой подушки
Принес чуть теплую потом.

И та, усевшись на пороге,
Вцепилась грязной пятерней
В несчастной чайки труп убогий,
Когда-то венчанный волной.

В коленях угловатых крылья,
Которым буря по плечу
Была, повисли от бессилья,
И на потухшую свечу

Похожи кругленькие глазки
В головке свисшей, как отвес, —
И моря не осталось сказки
Следа на страннице небес.

И только крыльев белоснежных
Разящий синеву кинжал,
Напоминая о безбрежном,
Так несказанно волновал.

– Скажи мне, милая хозяйка,
Зачем подушек вам гора,
И много ли бедняжка чайка
Тебе даст пуху и пера?

– Подушки – дорогая мебель,
В достатке с ними человек;
И не какой-нибудь фельдфебель
Мой старичок, – он родом грек!

– Но вы стары, но вы бездетны,
И будет пухом вам земля,
К чему вам перяная Этна,
К чему перинные поля?

– На всякий случай, от обилья
Не пропадают, господин!
– Положим, что и так, но крылья,
Но крылья же не для перин?

– А крыльями, когда в постели
Клопы-мерзавцы наползут,
Мы мажем тюфяки и щели,
Макая их, сынок, в мазут.

– Всё не без пользы, значит, в мире,
Но крылья мне ты подари!
– Корзинка полная в сортире
Припасена их… Что ж, бери!

И я бедняжечку с молитвой
К себе в келейку перенес
И остро выправленной бритвой
Ей крылья пепельные снес.

И труп бескрылый старушонке
Отдав, я крылия раскрыл
Как для полета и к филенкам
Входным гвоздочками прибил.

Эмблема вечная поэта,
Мечтой крылящего без крыл,
Красуйся в келии аскета
И охраняй от грязных сил

Действительности гнойноокой
Никем не торенный порог!
Вам цели более высокой
Господь предначертать не мог.

Как треугольник ока Божья,
Белейте радостно с дверей,
Напоминая сине ложе
Неискрыляемых морей;

Напоминая, что ковылья
Рубашка телу лишь конец,
Но что отрубленные крылья
Возьмет в безбережность Отец!