Дмитрий Журавлев - Скопинский помянник. Воспоминания Дмитрия Ивановича Журавлева

П.В. Левитов, 20 августа 1928 г., Скопин. Фото Д.И. Журавлева

Строго говоря, все это относится к Михаилу и Павлу. Иван очень любил пофилософствовать, но от него слишком пахло схоластикой, было неглубоко, бессодержательно, походило на способ провождения времени – от скуки. Прочих братьев близко я не знал, никаких «трудов» от них не осталось. А Миша и особенно Паша много писали. Часть их брошюр у нас есть [82].

По мощи ума папа не уступал Левитовым, но уступал в творческой активности. Склад ума иной – преобладал здравый смысл и рассуждения на почве реальности. Папа мог вполне понять рассуждения Левитовых и по достоинству оценить их. Иногда не прочь был посмеяться над ними. Но только заочно. Я уже писал – они не понимали и не терпели шуток. <���…>

Разница осознавалась Левитовыми. Братья внушали маме избегать сближения с журавинской семьей, не дружить с тетей Анютой. Катя думает: очевидно, считали журавинских недостаточно культурными. Я, впрочем, объясняю примитивным эгоизмом: свекор и свекровь, золовка-колотовка со временем сядут-де на шею их сестре. Кто из нас прав? Вероятно, оба.

Но было и сходство: глубокая религиозность, круг духовных интересов, семинария, отсутствие элементов светского воспитания. Я имею в виду прежде всего отношение к женщинам. Молодые Левитовы терялись в обществе девушек, чувствовали себя связанными, не могли найти темы для разговора, жизнерадостного веселья не получалось. И их избегали, и они избегали. Похоже – таким же был и папа. Возможно – это следствие семинарского воспитания, но, конечно, лишь до некоторой степени.

Трудности выйти замуж, выдать дочку замуж, погоня за женихами как бытовое явление показаны Чеховым. Но для духовенства это дело еще более усложнялось. Исторически выработалась кастовая замкнутость духовенства. И после отмены крепостного права, да в деревне и вплоть до революции, считали невозможным выдать дочку за мужика, за мещанина, как и сыновьям считалось зазорным брать невест из этих сословий. Выход допускался или в свою духовную среду, или в разночинную. Много детей духовенства перешло в разночинцы за последнее столетие, разрушая кастовую замкнутость.

Наши дедушки и бабушки журавинские и раненбургские – из коренных духовных семей. Когда позже мамин брат Дмитрий женился на раненбургской портнихе, его мать Е.Е. никак не хотела признавать за родственницу «мещанку» – слишком низко. Впрочем, брак был действительно неравный, но в обратную сторону: Дмитрий не был достоин своей жены, прекрасной женщины, содержавшей семью своим трудом.

Возможно, у меня такое впечатление, в журавинской семье, быть может, что под влиянием бабушки Настасьи Ивановны с ее здравой головой, кастовый вопрос не так остро стоял. Старшую дочку Лизу выдали за крестьянина. Брат бабушки Григорий сам отказался учиться и приписался к крестьянскому обществу. Родная и близкая семья Лоховых – крестьяне…

Духовенство рассеяно по городам и весям. Предрассудок крайне ограничивал возможности естественного сближения молодых людей… Как-то случайно в Скопине среди папиных бумаг я открыл старое письмо и начал читать в средине. Кто-то из Раненбурга обращался к папе и маме с просьбой, нет ли у них на примете жениха для его дочери. Желательно академика. Но можно и семинариста, такого, как Иван Дмитрич. «Анюта улыбается», – добавлено после этих слов. «Академиками» обычно называли окончивших Духовную академию. <���…>

Июль 1969 г. Покровка

Вот родословная Левитовых.

Все даты я записал 8 марта 1952 г. со слов дяди Вани. <���…>

Василий Левитов (жена – Евдокия), дед нашей мамы, был дьяконом в селе Боршевое Скопинского уезда [83]. Единственное, что вспомнил о нем когда-то в разговоре со мной дядя Ваня, – каждую субботу он порол своих ребят. Провинившихся – за вину, невинных – чтоб впредь не провинились. Это – метод воспитания. Из его детей мне известны только два сына: Василий – отец нашей мамы – и Дмитрий, в какие-то годы бывший протоиереем в Раненбурге. Его сын Николай в молодые годы – мой учитель в Рязани (1916–1918 гг.). Позже он – профессор психологии в Московском Университете. <���…>

Наш дедушка <���…> был священником сперва в селе и с давних пор в Раненбурге, в соборе. Папа с большим уважением относился к нему: человек умный, серьезный, твердый. Он умер 2 марта 1906 г., в 3 часа утра, после операции – рак желудка. Тетя рассказывала о его мужестве: когда он лежал на операционном столе, и врачи, обрисовав положение, спросили, согласен ли он на операцию, он, севши, сказал им поучение. Операция не помогла. И вот ничего-то о нем я не могу написать. Запомнилось лишь одно: он любил спать на полу, и я очень смутно припоминаю это место в раненбургском доме. Я тоже предпочитаю спать на твердом. Приехав на каникулы в Скопин, я к ужасу Агафьи снял перину и спал на старом одеяле. В Москве по нужде я спал на полу с 1931 г. до переезда в Сокольники, т. е. до 1962 г.