Галина Сафонова-Пирус: Игры с минувшим

Но как-то старший брат Николай, который учился в институте в Ленинграде, соорудил во дворе ветряк, который заряжал аккумулятор, и проводка от него тянулась к ма-аленькой лампочке на кухне, где я и делала уроки. И вот однажды этот аккумулятор при сильном ветре вдруг оглушительно взорвался, забрызгав всё вокруг кислотой и накрыв нас с мамой вонючим облаком, а мы, спрятавшись за печку, сидели там и не знали, что делать.

Но только год и прослужил нам ветряк, а на следующий, когда ударили сильные морозы и по стенам поползла белая изморозь, брат Виктор спилил его и мы, хотя и остались с керосиновой лампой, но зато несколько вечеров отогревались на печке.

1953-й (Мне – шестнадцать)

Вчера на танцах был Герман, брат моей подруги Веры, – он приехал к ним в гости из Москвы, – а сегодня у меня было угнетенное состояние и все думалось: как же, наверное, мы серы, дурашливы, мелки в его глазах! Но Вера сегодня передала его слова: «Если бы эту девочку одеть во что-то модное, то была бы настоящей москвичкой». Как я рада, что он заметил меня! Значит, отличаюсь чем-то от остальных?

Теперь Герман останется самым светлым и радостным воспоминанием.

В те годы, как только становилось тепло, в парке, что в квартале от нашего дома, начинал каждый вечер играть духовой оркестр, зазывая на танцы:

В городском саду играет духовой оркестр,

На скамейке. где сидишь ты,

Нет свободных мест…

Но еще не укрыты парники, не всё сделано на огороде, не вымыты руки, ноги…

А подруги ждут, торопят, да и оркестр играет тот самый вальс, под который вчера танцевала с НИМ!

Но вот идём, торопимся к танцплощадке мимо клумбы, мимо чаши неработающего фонтана с мордочками львов. Ласкающая прохлада вечера, аромат цветущих лип, звуки вальса…

Ах, увижу ль ЕГО и пригласит ли снова?

Нет, такое – только там, в далёкой юности, когда душа живёт в ожидании чуда.

Но всё равно, слышать духовой оркестр для меня и теперь – праздник! И жаль, что не играют в парках.

Когда схожусь с «верхушкой» класса, то настроение вроде бы улучшается, но потом становится грустно и чувство: не то говорила, не то делала. Надо меньше быть с ними. Вот не пошла сегодня на танцы, но зато прочитала несколько страниц Белинского.

Толстый том Виссариона Белинского, литературного критика девятнадцатого века, брат привез тогда из Ленинграда, отдав за него последние деньги. Статьями его зачитывался, да и я, хотя и не всё понимая, находила в них нечто завораживающее. О них, – Белинском, Чернышевском, Добролюбове, – говорили нам и в школе, но больше не как о литературных полемистах, а как о «буревестниках революции». И в какой-то мере учителя были правы, ибо литературному критику Белинскому принадлежат слова:

«Лучшее, что есть в жизни, так это – пир во время чумы. И террор».

Что за морока всё копаться и копаться в себе? И хорошо ли это? Не знаю.

Вот и сегодня весь день томлюсь.

И такое бывает часто: вдруг без причины станет весело, потом грустно. А когда грустно, то хочется крикнуть: «Скучно жить на этом свете, господа»!

И опустить глаза. И никого не видеть.

Из записной книжки:

«Из отрубленного, высохшего куска дерева можно выточить какую угодно фигуру. Но уже не вырасти на том суке свежему листу, не раскрыться на нем пахучему цветку, как не согревай его весеннее солнце». Тургенев. «Несколько слов о Тютчеве».

(Крупно, во весь листок): Сталин умер?.. Сталин умер. Умер Сталин!

При моей плохой памяти, все же сохранилось такое: нас, учеников, собрали в спортивном зале, и директор школы объявляет: «Перестало биться сердце нашего дорогого и любимого вождя…». Но вдруг закрывает лицо носовым платком, рыдает. Вокруг тоже раздаются всхлипы, а я стою и, опустив голову, пытаюсь под ладонями спрятать лицо, – может выдать! – ведь Сталин для нашей семьи был не «родным и любимым».

А сегодня смотрела последнюю серию документального фильма «Лилиана Лунгина. Послесловие», и рассказывала она эпизод, как они с мужем из любопытства пошли на похороны «вождя народов» и увидели, что над огромным скоплением людей висит непонятное облако – «словно испарение от колыхающихся в каком-то страшном ритме людей: шаг вперед, шаг назад…»