Братьев Хана не захотела призывать на помощь, решила обойтись собственными силами. В одно прекрасное утро грабитель, по обыкновению, отнял у наших девчонок бутерброды, и принялся их уписывать. Правда, на этот раз вкус поживы показался балбесу странноватым.
– С чем это у вас бутерброды? – недовольно спросил он.
– Ешь, ешь! – давясь от хохота, закричали подружки. – Они с нашим говном!
Несчастного парня выворачивало наизнанку. Завтраки отнимать он зарёкся, более того, родители вынуждены были перевести его в другое учебное заведение, ибо не только одноклассники, но и ребята из других классов этой школы, как только он появлялся, начинали дразнить «говноедом» или ехидно спрашивали: вкусно ли он позавтракал бутербродами
Ханы Гурвич? А иные издевательски предлагали: «Сейчас иду в уборную, тебе оттуда принести чего-нибудь вкусненького?!». Дети ведь бывают злыми и мстительными, особенно к тем, кто их когда-то обидел.
Когда в Койданово окончательно пришла революция, а это случилось в 1920 году, многие жители отнеслись к представителям советской власти, если не враждебно, то насторожённо. А наша Хана сразу же вступила в пионеры, повязала красный галстук, и гордо дефилировала со своей закадычной подружкой по улицам родного местечка. Это вызывало брюзжание стариков и обывательские пересуды: «Как это у Берла и Двойры выросла такая большевичка?!». Но никто её пальцем не тронул – побаивались братьев.
Об «окаянных» (по Бунину) днях, установления Советской власти в этом беларусско-польско-еврейском местечке, мне както, в пору моего студенчества, поведал двоюродный дед Яков Коган. Это был замечательный человек. Он женился на Сарубейле, родной сестре моей бабушки Двойры Калмановны. Об этом семействе Коганов обещаю отдельный рассказ, там что ни фигура, то оригинальнейший тип. А пока скажу только о главе: во всю свою московскую бытность (а это, начиная с 30-х годов) он выписывал газету «Правда». Поутру, раскрывая её, он приговаривал: «Посмотрим, посмотрим, что же там пишут сегодня эти большевики…».
Мне он сказал так:
– Что ты знаешь об революции? У нас в Койданово её делали мы, втроём: твой дед Берка, босяк Шмуль и я. Берка таскал мешки на мельнице, а захотел стать её хозяином, чтобы мешки для него таскали другие. Шмуль был оборванцем, ночевал на вокзале, и поэтому мечтал быть владельцем железнодорожной станции, чтобы оттуда его не выгоняли. А я просто желал нравиться девушкам. Мы взяли в руки красный флаг, ходили по главной улице, размахивали флагом, и кричали: «Да здравствует революция! Долой буржуев!». И вот результат: мельник удрал в Польшу, и Берка стал таскать мешки с мукой на государственной мельнице, Шмуль продолжал ночевать на вокзале, которым теперь командовал комиссар, откуда его по-прежнему гнали. А девушки на меня таки стали обращать внимание. Показывали своими пальчиками в мою сторону и со смехом кричали: «Глядите люди, вот идёт Яшка-мишугене с красным флажком». А мишугене – это сумасшедший или попросту – дурак…
Как там было на самом деле – Бог весть! Однако, так или иначе, но власть рабочих и крестьян пустила корни в этом приграничном городке, объявленном на короткое время Койдановским национальным районом БССР. В 1932 году ему дали имя – Дзержинск, в честь Железного Феликса, родившегося в нескольких десятках километров отсюда.
Так бы и росла, и развивалась красивая, смышлёная девочка, и – не известно, на какие высоты вывела бы её судьба, раскрывшая перед ней все дороги, если бы не жуткая беда, обрушившаяся на неё. А как иначе назвать то, что ей пришлось пережить, и о чём с горечью поведала она мне на склоне своих лет? Одним словом, случилось невероятное: её изнасиловали, и этим насильником был один из её братьев.
Надо сказать, что в ту пору 16-летняя Хана считалась завидной невестой, хотя за ней не числилось солидного приданого. Уж очень она была хороша! И родители, чтобы прикрыть грех, не стали противиться чуть ли не первым сватам, засланным зажиточным семейством. Но, богатство счастья не принесло. Как я уже говорил, на юную жену свалились все заботы о многочисленных домочадцах и о большом хозяйстве. А муж, как бы дополняя безрадостное рабское положение бесприданницы, частенько поколачивал Хану, вымещая на ней злобу за то, что она до замужества не сумела сохранить девичью честь.
Вот почему демонстративный и фиктивный по своей сути «арест», которому подверг Иван Гаврилов, явился для неё неожиданным высвобождением и от домашней каторги, и от нелюбимого супруга с его родичами. К тому же, что уж тут говорить, отчаянно смелой и свободолюбивой молодой женщине, пришёлся по сердцу этот Иван. Он был дерзким, но обходительным, внушал окружающим – кому страх, а кому уважение. И ко всему, был авторитетным, обаятельным, красивым, наконец, – как тут не влюбиться?! Одним словом, Иван и Хана очень даже подошли друг другу. Так что я, считайте, родился от любви, и всю жизнь ощущал на себе мощную материнскую любовь. Думаю, и суровый мой папаша питал слабость к своему первенцу. Ко всей этой истории следует добавить и то, что Иван догадался соблюсти обычаи – пришёл к родителям Ханы просить её руки. Всё чин по чину, если не учитывать, опять же напомню, что в это время босоногая, с распущенными волосами возлюбленная сидит под охраной часового на полу в избе. Если закрыть глаза на то, как собирает чемоданы перепуганный на смерть бывший супруг. Если не учитывать 5-летнего сына Ханы, который находится у бабушки, и неизвестно, как воспримет нового мужа любимой мамочки. Если, наконец, не принимать во внимание всемогущую людскую молву, способную отравить самое счастливое существование… Через всё это решительно переступил Иван. Не убоялся он и могучих братьев Гурвичей, готовых постоять за свою сестрёнку-кровиночку. Впрочем, думается, им тоже пришёлся по нраву этот отважный русский, буквально вырвавший их сестричку из домашнего рабства зажиточной, но не очень-то уважаемой в местечке семейки.
Читать дальше