Геннадий Табаков: На виражах жизни

Утонуть не боялись, вновь и вновь бросались в воду, соревнуясь между собой, кто большее количество, раз переплывёт на другой берег.

Был случай, когда брат Володя со своим другом Борисом Лаврентьевым, в пятилетнем возрасте меня взяли с собой купаться на речку. Купалка находилась ниже мельницы в омуте с огромными камнями на берегу, никто не заметил, как я прыгнул в воду, ещё не умея плавать, меня понесло по течению вниз, не помню, кто меня спас, но хорошо помню те тумаки, которые получил от брата.

Случались и с друзьями несчастные случаи на воде. Любили мы, когда пасли коров, купаться в водопаде на одном из прудов, где высота берегов была около трёх метров, прыгали в бурлящую воду солдатиком, а наиболее отчаянные – вниз головой.

Во время одного из купаний старший брат, моего друга Петьки, Саша прыгнул в воду вниз головой и долго не всплывал. До сих пор не могу понять, как мы с Петькой смогли быстро найти его под водой, вытащить и сделать искусственное дыхание, о котором знал от братьев, как его надо делать, да и ростом он был в два раза больше каждого из нас.

Не чувствуя своих ног, так тогда стремительно бежал я до самой больницы, чтобы вызвать скорую помощь, телефона не было. Сашу Устюжанина спасли, у него был перелом позвоночника, но на всю жизнь остался инвалидом и рано ушёл из жизни.

Были и приятные моменты, с началом школьной жизни ко мне пришло первое смутное и волнующее чувство, которое все называют любовью.

Посадили меня за одну парту с Шурой Ищенко, красивой девочкой с пухлыми румяными щёчками, всегда чисто и опрятно одетой. Её банты в толстых косичках, ажурный воротничок и фартук были ослепительно белыми, казалось, что таких больше ни у кого нет.

Непоседливый в жизни – здесь я сидел смирно, боясь нечаянно прикоснуться к ней во время урока. Она училась отлично, и было стыдно, если мне ставили тройку или делали замечание.

После школы мне нетерпимо хотелось вновь увидеть её и быть рядом. Так я стал заниматься в художественной самодеятельности класса, оставаясь после уроков разучивать пьески, а иногда собирались в доме у одноклассницы Люды Вербицкой, где девочки учили нас танцевать.

Шура танцевала хорошо, но когда я начинал с ней танцевать, то забывал все, чему научился, ноги не слушались меня, а она весело смеялась над этим.

Часто, быстро сделав домашнее задание, я привязывал коньки на валенки сыромятными ремнями и бежал к дому, где жила Шура, чтобы просто быть рядом, катаясь по укатанной дороге, в надежде увидеть её.

Она видела и догадывалась о моих чувствах, но не показывала виду, как бы ни замечая меня. Так продолжалось до тех пор, пока мы учились в начальной школе вместе.

Позднее у неё умер отец, и они переехали жить куда-то на Чёрное море. Со временем мои чувства потихоньку остыли.

Годы учёбы пролетали быстро, хотя и были моменты, когда казалось, что учёба никогда не закончится, и хотелось бросить её.

Как-то мой товарищ Володя Винк рассказал, что сразу после седьмого класса поедет поступать учиться на машиниста электровоза в училище г. Джезказган и я тоже загорелся этой идеей, да и лёгкие условия для поступления, короткий срок обучения, быстрая возможность вступить в самостоятельную жизнь завершили все мои сомнения.

Мы серьёзно стали готовиться к отъезду, решив убежать из дома, если родители не отпустят. Но в это время в отпуск приехал мой брат Юрий, работавший машинистом тепловоза на далёкой станции Сары – Шаган у озера Балхаш.

Узнав о моих планах, он устроил мне хорошую взбучку и рассказал, что там готовят машинистов электровозов для работы в шахтах по вывозу медной руды.

Перспектива стать шахтёром, да ещё работать под землёй мне, привыкшему к вольной жизни, сразу показалась неприемлемой, и я твёрдо решил окончить среднюю школу и поступить в институт.

Наш седьмой класс… (я второй справа в первом ряду)

Странно, чем я становился старше, тем туманнее становилась мечта стать офицером, да и все сверстники чаще вели разговоры о мирных профессиях и высшем образовании.

В своих мечтах я представлял себя то лётчиком гражданской авиации, то инженером. Впервые я увидел самолёт в восемь лет, это был кукурузник, опрыскивающий поля химикатами, который садился прямо на поле.

Мы, бросив коров, бегали смотреть на самолёт как на диковинку, хотя на всех рисунках про войну я обязательно рисовал самолёты. Настоящий лётный шлем, очки и планшет видел я только в доме Сергея Михайловского, учившегося со мной – отец его, бывший лётчик, привёз их с войны.