Борис Емельянов - Памятные страницы жизни

Общался я, конечно, и с детьми моих тётушек – с кем-то чаще, а с кем-то лишь изредка. А дети были у каждой из них: у тёти Лены – трое, тёти Любы – сын Олег – с огромной шапкой светлых курчавых волос, у остальных – по двое. Все они были очень разными не только внешне, но и по характеру. Наиболее близкие отношения у меня сложились с Борисом Проценко, который, несмотря на молодость, успел познать самые разные стороны жизни. Он запросто сходился с людьми, особенно, с девушками, и показался мне вначале излишне раскованным и в чём-то даже бесшабашным. Со временем я понял, что на самом деле он был человеком основательным и очень надёжным, но предпочитал скрывать это за внешне легким поведением и ироничным отношением к жизни.

В том, что моё появление на свет было желанным для родителей, я не сомневаюсь, но самые первые воспоминания перемежаются почему-то с некоторыми неприятными ощущениями.

Родился я 8-месячным и, возможно, поэтому имел ослабленное здоровье. Об этом не раз напоминала мне потом мама, заботясь, чтобы я не перегружал себя. Тем не менее, осознавать себя я стал очень рано. В памяти отчётливо отложилось, что я часто плакал перед сном, а порой и ночью, не давая отдохнуть ни отцу, ни матери. Они по очереди носили меня на руках, пытаясь как-то утихомирить, но это мало что меняло: как только наступало чувство успокоения, я начинал голосить с новой силой, будто пытаясь тем самым «насолить» за что-то родителям. Мне кажется, я понимал, как нехорошо себя веду, но почему-то не хотел сдаваться. Иногда, правда, меня убаюкивала мамина колыбельная песня (чаще всего – про серого волка, который меня может украсть и унести в лес, если я буду ложиться на бочок и спать на краю), но в целом мое поведение, видимо, изрядно досаждало родителям. Хотя и смутно, но вспоминаются отдельные их разговоры на повышенных тонах и возникавшее между ними отчуждение. Со временем я стал осознавать тревогу и от приключавшихся со мной ночных казусов: сон мой нередко прерывался из-за мокрой постели, которую приходилось полностью менять. Я горько переживал происходящее, особенно если мама проявляла недовольство случившейся со мной бедой.

Размышляя потом о детстве, пытаясь отыскать истоки зарождения в моём характере некоторых негативных чёрточек, я пришёл к не очень приятному заключению о том, что и в ранний период, и в последующие годы мне недоставало родительской теплоты. Возможно, это выветрилось временем, но я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы кто-нибудь из родителей меня целовал. Да и сами они никогда не выражали при мне тёплые чувства друг к другу. Я не видел их обнимающимися, не ощущал их радости от общения. Может быть, они считали недопустимым так «раскрываться» в моём присутствии или просто стеснялись?

Теперь я понимаю, какой ущерб наносит такое поведение родителей ребёнку: от неосознанно «привитой» привычки излишне сдерживать свои чувства избавиться нелегко. Я это испытал на себе, прилагая впоследствии немало усилий, чтобы преодолеть этот изъян в своём характере.

С некоторым запозданием я начал сидеть и ходить. Очень любил ползать и делал это довольно проворно, но когда меня учили стоять на ногах, испытывал страх из-за боязни упасть. Первые шаги, как позднее рассказывала мама, я сумел сделать лишь после 13 месяцев, быстро обнаружив явные преимущества такого способа передвижения. Я чувствовал себя гораздо увереннее и был весьма доволен этой переменой: появились какие-то новые ощущения, что-то необычное в восприятии окружающего меня пространства. Сохранившиеся в памяти эпизоды, когда мне было по-настоящему радостно, относятся именно к этому времени, хотя и тогда случались неожиданные огорчения.

Мне было, наверное, года два, когда папа купил новую электрическую плитку. Нам с мамой она очень понравилась. Квадратный её корпус был литой, чугунный, округлые ножки разведены для лучшей устойчивости, а наружная их поверхность была покрыта блестящим хромом. И вот на такой замечательной плитке мама вскоре затеяла оладьи, и с пылу-с жару клала их для меня в тарелочку. Она умела готовить очень хорошо, но на этот раз её «изделия» были особенно вкусны, а главное, она совсем не ограничивала меня в их поглощении. Аромат тех чудесных оладий я, кажется, ощущаю до сих пор! Но с этой плиткой связано и другое воспоминание.

В комнате было довольно темно, так как мама отдыхала после обеда, и оконные ставни были закрыты. Я не спал и в какой-то момент зачем-то полез под кровать, где лежали чемодан и наша новая электроплитка. Под кроватью было ещё темнее, но хромированные лапки плитки, будто чем-то освещенные, как живые смотрели прямо на меня. Я испытал настоящий ужас и громко закричал. Мама не сразу поняла, что случилось, и долго успокаивала меня, вытащив злополучную плитку из-под кровати и объясняя, что я напрасно так испугался, но я и потом долго ещё не решался заглядывать под кровать.