Иван Лазутин - Судьбы крутые повороты

Передайте мой низкий поклон свекру Михаилу Ивановичу, свекрови Татьяне Павловне. Если она надумает приехать, то матушка-Сибирь примет всех. Травы у нас непрокосные, аж по грудь, леса нехоженные. Целую и обнимаю всех твоих деток, желаю им расти умными и послушными.

Остаюсь жив-здоров, чего и вам желаю.

Пока Сережа читал письмо, мама и бабушка несколько раз подносили к глазам фартуки, а, услышав рассказ о том, как четырехлетняя Маня лизнула принесенный с мороза топор, мама и бабушка смеялись до слез.

Письмо озарило всех светом надежды. Особенно ликовал Сережа.

— Может, все тронемся? — спросила мама, переводя взгляд с бабушки на деда. — На билеты наберем. Я продам свой оренбургский платок и золотые сережки.

Бабушка вздохнула и ничего не ответила. Дедушка встал, распрямился, прошелся по избе.

— Спасибо, доченька, платок свой побереги, он в Сибири тебе пригодится, не в Крым едешь. А мой последний приют в родимой России, за выгоном, на кладбище, где лежат мои отец, дед и прадед.

В этот вечер я долго не мог уснуть, в моем воображении рисовалось снежное поле и дорога, по которой мужики, закутанные в тулупы, везли в санях мешки с мороженой рыбой. Хотя я никогда не видел мороженую рыбу, но она мне почему-то представлялась отчетливо и ясно. Никак не поддавалась моему воображению единственная картина, как это на лету могут замерзать воробьи? Никогда не видел я на наших покосах, куда меня часто брал отец, траву, которая растет по грудь мужикам. Сибирь манила, звала меня своей магической далью и таинственностью.

Подготовка к отъезду в Сибирь, которую, на всякий случай, хранили втайне от соседей, волновала всю семью. Мама с бабушкой перебрали сундук, прикидывая, что необходимо взять с собой, а что можно продать. А мы с дедушкой трудились на огороде, копали картошку, которая на рынке была в цене, собирали огурцы, помидоры. Все это готовили к субботнему базару. Дедушка договорился в трактире о продаже четырех мешков молодой картошки (она у нас в этом году уродилась крупная, ровная), за которой должны приехать в пятницу вечером. Толик и Петька нарвали ведро зеленого гороха и сказали, что торговать им будут сами.

Все ждали приезда отца, хотя об этом старались не говорить. Вечером к дедушке пришел Семен Григорьевич. Он жил на Буховке. Хотя оба знали причину встречи, но разговор о продаже часов долго не начинали. Говорили о погоде, ценах на базаре, о плохом в этом году урожае гречихи и овса, о том, что с самой весны нигде не продают керосин. И только после этого «деревенского ритуала» дедушка достал из нагрудного кармана поддевки часы, погладил их и сказал:

— Не буду тебя больше томить, Григорьевич, никогда бы не расстался с ними, если б не нужда.

Я наблюдал, как Семен Григорьевич пристально следил за ходом секундной стрелки, как несколько раз подносил часы то к левому, то к правому уху и, дождавшись, когда они начнут отбивать вальс «На сопках Маньчжурии», блаженно и глупо улыбался:

— Ну что, дед Михайло, называй цену.

Дедушка достал из кармана пузырек с нюхательным табаком, насыпал его в левую ладонь и, поднеся добрую щепоть к ноздрям, сделал две глубокие затяжки. Я замер в ожидании того, какую цену назначит дедушка. Но тот молча встал, вывел меня из землянки и сказал:

— Принеси-ка, Ванец, хлебушка, квасу да нарви в огороде зеленого луку. Мамане скажи, что у меня Семен Григорьевич. Она все знает.

Вернувшись в землянку, по цепочке, свисающей из нагрудного кармана пиджака Семена Григорьевича, я понял, что часы дедушка продал, и, судя по его довольному лицу, можно было полагать, что цену взял хорошую.

— А вот это, Ванец, тебе на конфеты, рука у тебя легкая.

Семен Григорьевич дал мне гривенник, и я пулей выскочил из землянки.

В лавку за конфетами мы помчались с Мишкой, а когда вернулись, то увидели, что у нашей избы остановилась повозка, с которой спрыгнул рыжебородый мужик с Буховки, недавно купивший у деда хомут и седелку.

— Дед дома? — спросил мужик.

— В землянке, сейчас позову, — ответил Мишка.

Пока брат бегал за дедом, мужик привязал лошадь, бросил ей охапку свежескошенной травы.

На крыльцо вышла бабушка.

— Вася, никак ты? С бородой-то тебя не узнать. Вылитый отец. Ты к кому?

— Доброго здоровья, Татьяна Павловна. Дело у меня к деду Михайлу. Внук ваш побежал за ним.

— Да вон он идет, — бабушка показала рукой в сторону огорода.