Иван Лазутин - Судьбы крутые повороты

Теперь, уже на восьмом десятке лет, когда я вижу, как жена уговаривает маленькую внучку съесть очередную ложку каши или супа — не могу не вспомнить без улыбки, с какой скоростью работали мы ложками за обеденным столом в нашей многодетной крестьянской семье. Какие там уговоры! Время от времени слышался лишь сердитый отцовский возглас: «Не торопись…»

Первым из-за стола встал дедушка. Вытерев ладонью рот, он расправил под пояском рубаху, трижды перекрестился, глядя на образ Божьей Матери, перед которой бледным огоньком мерцала лампада.

— Ну, с Богом.

Маленькая стрелка старых, засиженных мухами ходиков показывала шесть часов. К дому уже должны подъехать подводы моршанских мужиков. Сережа, который все время нетерпеливо поглядывал в окно, вскрикнул:

— Едут! — и, подхватив котомку, собранную мамой в дорогу, выскочил из избы.

Мать с трудом сдерживала слезы, глядя на сына, усевшегося на телегу рыжебородого Данилы. Перебивая друг друга, мама и бабушка напутствовали его, целовали, предостерегали. Рядом с Сережей сел дедушка. Мы с Мишкой вскочили на телегу, когда лошади уже тронулись.

Зная моего деда как страстного лошадника, любителя быстрой езды, Данила нахлестом ременных вожжей перевел гнедого на рысь.

С версту мы ехали молча. А когда выехали на пыльную проселочную дорогу, уже недели две не видевшую дождей, по обе стороны которой начинали колоситься зеленые разливы ржи, дед крикнул Даниле:

— Стой!

Тот круто осадил гнедого, и мы с Мишкой соскочили с телеги. Дед слазил медленно, жалуясь на поясницу. Подойдя к Даниле, он протянул ему бутылку водки, вытащив ее из котомки Сережи. Когда он успел ее туда положить, мы и не заметили.

— Еще раз прошу, Данила, помоги моему внуку, когда он устроит свои школьные дела. Пристрой с кем-нибудь из знакомых мужиков, кто поедет в Пичаву.

Слово «знакомых» он произнес с каким-то нажимом, и, кажется, до Данилы это дошло.

— Все понял, дед Михайло, сделаю по совести.

— Скажи этому человеку, что дед Михайло в долгу не останется.

Попрощавшись с Данилой, дедушка подошел к Сереже, долго молча смотрел ему в глаза, поцеловал в лоб и дрогнувшим голосом сказал:

— Не робей, Ломоносов… тот тоже деревенский был.

Мы стояли посреди дороги до тех пор, пока подводы не скрылись за выступающий клином громушкинский лес. Прислонив ладонь ко лбу, заслоняя глаза от яркого солнца, дед еще долго смотрел в сторону, где в верстах трех находились наши делянки: три десятины ржи, добрый клин гречихи и длинная полоска проса.

Я не знал, о чем думал дедушка в эту минуту, но теперь уверен, что его мучила тревожная мысль: придется ли ему в этом году убирать урожай с поля, которое он засевал своими руками. Что-то горькое, какое-то прощальное чувство отражалось в его повлажневших глазах, когда он повернулся к нам.

— Ну, а теперь домой. Если хотите — дуйте одни, а я потихоньку…

— Нет, деда, мы с тобой, — сказал Мишка, и я его понял. Он, как и я, боялся кладбища, мимо которого проходила дорога. После обеда дедушка повел нас с Мишкой на гумно, наказав при этом маме, чтобы она не говорила Петьке и Толику, куда мы пошли.

— А ты-то зачем туда, папаша?

Дед пристально посмотрел в глаза мамы.

— Не догадываешься?

— А-а-а, — протянула мама.

Подойдя к гумну, дед огляделся и, убедившись, что нас никто не видит, отодвинул от кустов бузины обмолоченные снопы ржи. Мы с Мишкой с удивлением увидели потайной лаз, о котором раньше не знали.

— А ну, давайте побыстрей, — сказал дед и пальцем показал на лаз. Мы с Мишкой юркнули в него, как мышата. Следом за нами, кряхтя, вполз в гумно и дед. Он заткнул снопами лаз, отчего в гумне сразу стало темно. На ощупь дед отыскал висевший на жердине переносной фонарь и зажег его. Я не понимал, что задумал дедушка, и был заинтригован окружавшей его действия тайной. Это же чувство, как мне казалось, томило и Мишку. Догадка промелькнула у меня в голове лишь после того, как дедушка отбросил вилами кучу соломы и начал простукивать землю.

— Клад, — шепнул мне на ухо Мишка, когда вилы стукнулись о что-то твердое.

Дедушка повернулся к нам и улыбнулся:

— Не клад, а добро.

Затаенно, почти не дыша, мы наблюдали, как дедушка, стоя на коленях, счищал с деревянной крышки землю и отодвигал ее в сторону. Показался край большой железной бочки. Когда он поднял крышку и лист, лежавший под ней, Мишка разочарованно протянул:

— Пше-но…

Дед резко повернулся к нему:

— А ты что, ждал золота?!