Иван Лазутин: Судьбы крутые повороты

Никогда не забуду, как батюшка исповедовал нас. Прикрыв всех троих братьев, прижавшихся друг к другу, полами шитой золотом ризы, он нараспев задавал нам вопросы, а мы, наученные бабушкой, не вдаваясь в их смысл, дружно, в один голос, нараспев, произносили: «Батюшка, грешен… батюшка грешен». И так до тех пор, пока гудел над нашими головами голос священника. Все трое мы уже знали, что после исповеди к нам подойдет в церковном облачении молоденький служитель и будет угощать из чайной ложечки сладким церковным вином. И, когда это случалось, мы, жадно смакуя божественный нектар, проглатывали его, заедая пресной просвирой.

Усердней всех из нас молился Сережа. Он мог всю обедню простоять перед лицом Божьей Матери и, не сводя печального взгляда с ее лица, шепотом просить у нее милосердия и защиты. Время от времени он вставал на колени перед образом Божьей Матери и клал земные поклоны. А озорной и непоседливый Мишка с трудом выстаивал обедню, хотя и крестился, стоя перед иконой, но то и дело вертел головой, бросал взгляд по сторонам, словно выискивая кого-то из молящихся. Я же старался походить на Сережу и, подражая ему, несколько раз вставал на колени, в душе осуждая Мишку. И не вертелся как юла, а усердно молился, прося у Господа защиты и каясь в грехах. В эти минуты мне даже казалось, что Бог слышит мои молитвы.

Не раз бабушка, вернувшись из церкви, рассказывала маме, как ее знакомые старушки и те поселянки, у которых она принимала роды, восхищались ее внуками. Особенно хвалили Сережу. Памятны мне последние недели перед Рождеством. Мои старшие братья, Сережа и Мишка, в раннее рождественское утро, пока в церкви еще шла заутренняя служба, ходили по домам соседей и родственников и славили Христа. И им давали, где копейку, где две, а где и пятак. А однажды Сереже, после Христославия у купца Зеленкова, дали даже серебряный гривенник, который он, отделив от медных пятаков и копеек, принес за щекой. Сережа — самый бережливый из братьев — не тратил эти деньги на конфеты, на резиновых чертиков, которых китайцы продавали на лотках, или на глиняные свистки и погремушки. Они были для него святые. Брат покупал на них тетради, цветные карандаши, альбомы и краски. У нас с Мишкой деньги уходили на сласти уже на второй день Рождества.

Текст моей первой колядки я выучил быстро, лежа на печке с бабушкой. Он был простой, и я запомнил его на всю жизнь.

Через много лет, уже после смерти бабушки, я узнал от мамы, что вечером, накануне Рождества, бабушка ходила в дома к родственникам и соседям, оставляя у них для нас где по пятаку, а где по три или по две копейки, чтобы я, похваляясь перед Сережкой, не показал ему одинаковых монеток, разоблачив тем самым хитрую бабушку. А у самой бедной на нашей улице тети Маши Шибалковой бабушка оставляла две длинные, оплетенные разноцветными ленточками конфетки и три пряника, не забыв при этом подарить ей конфетку.

Человеком доброй души была моя бабушка, Татьяна Павловна. Овдовела она рано, когда старшему ее сыну Васяне было четыре года, а моему отцу, Егорушке, только что исполнилось два. Их отец, Петр, надорвался, в двадцать четыре года. Непосильный груз поднял. Тяжелый воз с навозом вытащил из канавы, в которую заехал задними колесами, но до избы сам не дошел. Хлынувшая из горла кровь шла сутки, и фельдшер остановить ее не мог. Прошло с тех пор четверть века, но когда в Родительский день мы, братья, с мамой, отцом и бабушкой ходили на кладбище, чтобы помянуть ушедших из жизни родных, бабушка долго, в немом молчании, со скорбным лицом стояла над заросшим травой холмиком и, наверное, вспоминала. А о чем — знала лишь она одна. Не прошло после смерти ее мужа и года, как брат покойного Петра, видя безутешное горе вдовы, на руках которой остались два несмышленых сына, усыновил младшего.

Года через два, после смерти дедушки, бабушку сватал какой-то вдовец. Жил он где-то на другом конце села, плохого о нем люди не говорили. Бабушка колебалась и решила на исповеди у священника рассказать о своем житье-бытье. Он внимательно выслушал ее (а бабушке было всего 26 лет) и посоветовал не торопиться, а заняться святым делом: принимать у рожениц детей, подучившись у старой повитухи бабки Василисы — прихожанки сельского храма. Священник даже пообещал при случае замолвить за бабушку слово. Так она и поступила. Ее усердие, чуткость и прилежание бабка Василиса оценила сразу же.