Литагент АСТ: Мой путь. Я на валенках поеду в 35-й год

До последнего времени я не копался в собственной душе. Но в связи с воспоминаниями приходится. Мне кажется, что моя психика имеет особенность, которая в значительной мере определила мою линию жизни. Возможно, это – патология, возможно – генетика, возможно – влияние окружения, а возможно – и все вместе. Но внутри моей мягкой, доброжелательной и покладистой оболочки есть твердое ядро с мощным отталкивающим потенциалом. Оно не управляется разумом, а само управляет и разумом, и эмоциями. Я не прочел ни одной книги, которую мне кто-то предлагал, даже вполне обоснованно. Отец мне упорно рекомендовал «Давида Копперфильда». Я прочел практически всего Ч. Диккенса, но не «Давида». Я прочел от корки до корки «Махабхарату», но не Библию или Евангелие, «Капитал» или другие труды классиков марксизма-ленинизма, за исключением «Краткого курса», но это только подчеркивает правило. Не из разумных соображений, просто не мог преодолеть внутреннего сопротивления. В науке не воспользовался ни одним советом друзей или руководителей. Всю жизнь сам себе готовлю завтрак. При первой возможности перебрался из Курчатовского института в деревню на Красной Пахре (теперь Троицк) и вернулся в институт как выбранный директор в тот период, когда наша демократия стояла на голове. Когда эта лафа кончилась, договорился с Б. Н. Ельциным и вывел институт из-под начала министерств и ведомств. Могу с чистой совестью сказать: «Спасибо Тебе, Господи, что Ты создал меня неверующим». Я просто не способен сотворить себе кумира, даже из себя самого…

Отец получил три комнаты в новой, но коммунальной квартире на Фрунзенской набережной. Мы собрались переезжать, но началась война. Отец уже был в обойме Дмитрия Федоровича Устинова, и в начале сентября мы отправились на Урал строить новые заводы. В теплушке я все время боялся, что родители отстанут от поезда. Приехали в Пермь. Сначала жили на окраине в бараке. Коридорная система, как в концлагере. Воспоминаний о друзьях в это время у меня не осталось, мы там долго не задержались, и я ни с кем не сблизился. Самым ярким воспоминанием того периода было интимное общение со смертью и игры с участием самых настоящих мертвецов. Рядом находился морг. Нужно было добежать незаметно до морга, неслышно войти, подобраться к штабелю мертвецов и выдернуть нижнего – любимое детское развлечение тех дней. Мертвецы были замороженные, скользкие и падали сверху, к нашему ликованию и негодованию сотрудников морга. Было страшно, конечно, но в этом и была вся соль… А рядом бродили живые мертвецы – трудармейцы. Их не кормили, поэтому они были распухшими от голода.

Из культурных воспоминаний помню, как вечерами при свете керосиновой лампы отец читал вслух. Помню «Маскарад» М. Ю. Лермонтова; «Две Дианы» и другое А. Дюма; «Князя Серебряного», «Поток-богатырь» и другие поэмы и романы графа А. К. Толстого (книга была не очень легальная, дореволюционного издания). Доступны были литературные хрестоматии по всему школьному курсу, и я с большим удовольствием и интересом прочел былины, стихи и прозу А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, И. С. Никитина, Н. А. Некрасова, Н. В. Гоголя и других русских классиков. Последующее обязательное чтение в школе уже никогда не приносило такого искреннего и свежего наслаждения. Жили в холоде и голоде, помню какую-то кашу с мышиным дерьмом. Но иногда героическая тетя Вера отправлялась в поход по деревням, обменивая там остатки былой роскоши на потрясающую пищу: поросенка, варенец, мед, яйца. У нее сохранились какие-то статуэтки и другие предметы дворянского быта, вещи. Все это в самые критические моменты шло с молотка. Мы с отцом отчаянно переживали ее походы: вернется, не вернется, живая ли и здоровая? Он к тому же много болел. Мороз в ту зиму был страшенный, а сквозь щели в бревнах барака были видны звезды. Но выжили.

Потом в поездках уже нигде не было таких суровых условий. Ездили за отцом по всему Уралу. В Челябинске жили в хорошем бревенчатом доме. Там же встретили и брата отца – в Челябинск был эвакуирован Малый театр, где он служил. Я с удовольствием побывал на многих спектаклях. Летом сажали картошку, осенью ее собирали и хранили в вырытом погребе. Были обеспечены на всю зиму. (Кстати, картошку сажаем до сих пор в деревне.) На чердаке дома я обнаружил много старых журналов: «Нива», «Огонек», «Техника – молодежи» и др. В библиотеках их регулярно изымали, перекраивая историю, а на чердаке некоторые журналы валялись еще с дореволюционных времен. Из них я узнал много интересного. Почему-то в тридцатые годы активно обсуждались темы химической и бактериологической войны, масонства, энцефалита, беспроводной передачи энергии на транспортные средства. Много было фантастики: «Война миров», «Машина времени», «Затерянный мир» и др.