Софья Прокофьева - Дорога памяти

Музыка окружает меня, рождая необыкновенные образы и видения, поддерживает прозрачные колонны и уносит их куда-то ввысь, где среди облаков просвечивают дымчатые рыцари, стрельчатые башни еле различимых замков.

Я вспоминаю: у меня, как ни странно, треугольная комната, где я живу с моей няней Сергевной. Она староверка, свою посуду держит отдельно от нашей, но ходит в православную церковь, потому что церкви для староверов в округе нет, – может быть, в те годы вообще нет в Москве.

Рано утром, еще не рассвело, я слышу грохот в коридоре от брошенной на пол охапки дров. Сергевна растапливает печку. И скоро уже можно босиком подбежать и прижаться к теплым изразцам спиной или боком.

Суровая, мрачная – но со мной Сергевна неизменно нежна, ласкова, терпелива. За всю жизнь в нашей семье – а она у нас прожила долго-долго, и даже в эвакуацию во время войны ездила с нами – за всю жизнь она не сказала мне ни одного резкого слова: «Ребенок, что с него взять?».

Я помню, как Сергевна сидела неподвижно на высоком стуле с окаменевшим, застывшим лицом, похожая на древнего идола. Я видела таких идолов у папы в книгах на картинках.

Деревенская родня – все оборванные и почти босые – рухнули перед Сергевной на колени, гулко стукнув лбами о старый паркетный пол. Меня, ребенка, это поразило. Потом оказалось, что они, совсем изголодавшись, продали, ничего не сказав Сергевне, ее еще крепкий деревенский дом и главное богатство – швейную машинку «Зингер».

Потом родственники были, конечно, прощены. Мама дала им денег, какой-то одежды.

Детская память выборочна, но что-то она запоминает накрепко и словно прячет в своих тайных далеких закромах. Вот так мне запомнилось, в наш дом как-то пришел странный человек с длинной полуседой бородой, в рваной куртке, из-под которой торчала ситцевая рубаха. Ему продали дяди Сенин концертный фрак.

Через какое-то время он пришел снова и сказал: «А нет ли у вас еще такой одежки? Уж больно хороша. В ней вольготно пахать: ветерком продувает».

Но у дяди Сени оставался еще только один фрак, а он был выступающий пианист, и фрак нужен был ему для концертов.

Теперь о другом. У меня над постелью, как и в детстве, висит большой мамин портрет: прелестная юная женщина легко и свободно сидит в кресле, держа в одной руке темно-алую розу. Этот портрет написал мамин первый муж – Валентин Александрович Яковлев, замечательный художник, член «Московского салона».

В 1898 году в Петербурге создается художественное общество «Мир искусства». Выставка этого общества привлекает самых блестящих художников северной столицы.

Но в Москве ярко живет и кипит своя творческая жизнь. В 1911 году открывается первая выставка «Московского салона». Выставка имела бурный успех. Неудивительно, что в том же году открывается вторая выставка «Московского салона».

Если «Мир искусств» объявлял себя «Базаром талантов», то молодые живописцы, объединившиеся вокруг «Московского салона», были одержимы попыткой возродить, естественно, в новых, более современных формах, живопись старых мастеров, с ее тонкими лессировками, углубленным колоритом, возвратом к античным сюжетам.

Наиболее выразительные идеи «Салона» воплотились в станковой живописи Валентина Яковлева и Ивана Захарова. На выставках их картины привлекали всеобщее внимание.

Постепенно они становятся идейными руководителями этого классического и вместе с тем нового направления в изобразительном искусстве.

В 1912 году Валентин Александрович Яковлев на одной из выставок «Московского салона» встретил худенькую девушку с собранным на затылке пышным пучком золотисто-рыжих волос с необычайно нежной бело-розовой кожей. Это была моя мама Мария Ивановна Коровина. Как писал в своих письмах Валентин Александрович, облик этой девушки поразил его.

Ее нельзя было назвать красавицей, но что-то поэтичное, невыразимо нежное, полное жизни было в ее прелестном облике.

Они поженились в 1915 году. Венчание было скромное в небольшой старинной церкви Фрола и Лавра в центре Москвы. Эта церковь вскоре после революции была снесена.

Как-то я спросила маму:

– А чем же ты угощала своих гостей на свадьбе?

– Да, собственно, особенно ничем. Ведь была война, разруха. В магазинах на полках пусто. Но мы с соседкой приготовили ведро винегрета. Это был уже истинный пир. И обменяли шторы в гостиной на буханку хлеба.

– Ты так и подавала на стол винегрет в ведре?

– Что ты! – рассмеялась мама. – У нас еще оставался сервиз на шестьдесят персон.