Борис Бурлак - Жгучие зарницы

Ночью он разбудил нас. Мама вскочила тотчас, будто и не спала, а я долго не мог прийти в себя, плохо соображая, где я, что со мной, почему я под телегой.

— Тебе, Лександра, надо уходить с мальчишкой на хутор Зыков, — сказал полушепотом Анисимыч.

— Когда? Зачем?

Он присел на оглоблю и с крестьянской обстоятельностью начал растолковывать маме, что перейти фронт здесь, за Каменно-Озерной, нет никакой возможности. Тут на любой сажени сидит по казаку. А хутор Зыков то и дело переходит из рук в руки: то красные его берут, то белые. Сегодня вечером его как раз заняли дутовцы. Стало быть, надо идти туда и ждать там красных. Дело без малого верное. Идти лучше не по столбовому большаку, а летником, правее большака. Но ежели и на летнике встретится разъезд, то, мол, иду из Дубовки навестить родственницу Феодосию Парамоновну. И тут Анисимыч принялся тщательно описывать, как выглядит эта Феодосия Парамоновна, его свояченица, сколько лет ей от роду, как найти ее на хуторе и что сказать при встрече.

— Спасибо вам, век не забуду, Анисимыч, поблагодарила мама, — чего-нибудь сошью потом.

— Ладно ты. О мальчишке сама, видно, найдешься, что ответствовать. Взяла, мол, с собой обоз, потому как дома не с кем оставить.

— Конечно, конечно! — подхватила мама.

— Ну а ежели, не дай бог, приключится что-нибудь, ты уж не обессудь, Лександра.

— Да что вы, Анисимыч? Я тут знаю все дороги. Сколько раз ходила из Оренбурга в Дубовку.

— Ну, прощевай, землячка. С Богом…

И он, выразительно махнув рукой, ушел темень майской ночи, которая, к счастью, выдалась безлунной.

Все получилось так, как говорил этот смекалистый крестьянин.

На летнике, ведущем из станицы на хутор напрямую, мы никого не встретили: было самое позднее ночное время, когда и в дозорах сладко дремлют, а в ближнем тылу тем более крепко спят. Мама легко нашла Парамоновну, спросив о ней в крайнем дворе у хозяйки, которая только что вышла доить корову. (Война войной, а коров доить надо в один и тот же рассветный час.) Феодосия Парамоновна — словоохотливая женщина в годах — искренне обрадовалась нашему приходу, забросала маму вопросами о свояке, о житье-бытье у нас в Дубовке. Узнав, почему и как мы очутились на хуторе, она тут же напоила меня парным молоком и принялась готовить завтрак, успокаивая маму, что правильно поступила, послушав Анисимыча.

Бой за хутор начался с восходом солнца. Дотоле совершенно пустой на вид степной хуторок неожиданно наполнился казаками, отступившими из открытой степи под защиту деревенских строений. На улице сгрудилась целая казачья сотня, готовясь, наверное, к контратаке.

Позабыв о страхе, я прильнул к разбитому, в трещинах, оконному стеклу, с интересом ожидая, что же будет дальше. Но мама оттащила меня от окна, не дав досмотреть до конца, как сотня помчится туда, в поле, навстречу красным. Тетя Феодосия подняла крышку своего подполья и глазами показала маме на это надежное убежище. Там мы и просидели втроем больше часа, пока не затихло вокруг хутора.

Феодосия выбралась первая и объявила:

— Вылезайте, Григорьевна, наши пожаловали!

Мама заторопилась, а вслед за ней и я. Действительно, по улице шли красные, шли мерно, будто не торопясь, на восточную окраину. За все утро я фактически ничего не видел, кроме шумной дутовской сотни да этих озабоченных людей с винтовками наперевес, — и короткий бой показался мне странным, почти игрушечным, никакого сравнения с тем ночным боем в Оренбурге в прошлом году.

— Идем, Боря, нам нельзя терять ни минуты, — сказала мама, расцеловав от избытка чувств гостеприимную хозяйку.

Феодосия Парамоновна осенила меня крестным знамением, и мы вышли на улицу, навстречу своей судьбе.

Взяв меня за руку, мама торопливо зашагала на западную окраину хутора. Она спешила выбраться на оренбургский тракт, и я еле-еле поспевал за ней. Однако не жаловался, понимая, что сейчас нужно идти очень быстро, пользуясь временным затишьем. На нас никто не обращал внимания до самой окраины, однако за хутором остановили.

— Куда это вы, гражданка, собрались? — угрюмо спросил встречный красноармеец. — Жить, что ли, надоело?

Мама принялась поспешно объяснять, красноармеец, непонимающе подергивая плечами, заметил с раздражением:

— Трещишь как сорока… Товарищ комиссар! — крикнул он подходившему матросу. — Вы уж разберитесь тут сами.

И мама начала объяснять все сызнова. Могучий матрос — косая сажень в плечах — не сводил с меня любопытных глаз, даже подмигнул и приветно улыбнулся, на что я немедленно ответил благодарной улыбкой.