Борис Емельянов - Снежинск – моя судьба

Одной из первых тем курса было изучение шрифтов и освоение навыков их написания. Для многих студентов задача эта оказалась непростой. Учебных пособий не было, и первое из них я решил сделать сам: специальный плакат на листе ватмана формата А-1. Образцы шрифтов нужно было написать чёрной тушью. Работал над этим пособием я настолько тщательно, что ни в одной букве или цифре невозможно было обнаружить сколько-нибудь заметных дефектов. Когда плакат был вывешен в аудитории, меня начали спрашивать, как мне удалось раздобыть его. Я пояснил, что пришлось всё делать самому, но некоторые мне, видимо, не верили и подолгу рассматривали моё «произведение искусства».

По указанной теме студенты должны были сдать зачёт с оценкой за качество, подготовив работу по типу сделанного мною образца. Сроки были вполне достаточные, но некоторые мои подопечные явно не торопились, ссылаясь на нехватку времени. Хорошо понимая трудности учёбы в вечернем институте, я всё же вынужден был проявлять настойчивость, так что в целом всё складывалось неплохо. И вдруг, в один из дней мой труд, которым я так гордился, исчез со стены. Я не мог поверить своим глазам, питая слабую надежду, что учебный плакат взял для каких-то целей кто-то из сотрудников института, но мои расспросы результата не дали. И вот, незадолго до истечения установленного срока сдачи задания, этот плакат принесла мне на зачёт одна из студенток. Я сразу узнал свою работу, которая, однако, была довольно искусно «подпорчена»: некоторые буквы и цифры оказались подтёртыми или обведены так, чтобы видна была несколько неуверенная рука. Внизу справа в прямоугольном штампе были вписаны фамилия преподавателя, т.е., моя, и этой студентки. Работала она в 1-м конструкторском бюро (КБ №1) основного предприятия, и я пытался сначала убедить себя, что зря, наверное, подозреваю её в плагиате, но, всматриваясь раз за разом в принесённую мне работу, я видел свою руку. Состояние моё в эти минуты можно было охарактеризовать одним словом: шок! Между тем эта дама вела себя совершенно спокойно и ждала решения. Наконец, я сказал ей, что это не её работа, а подправленный ею образец, исчезнувший из кабинета черчения. Студентка бурно выразила «искреннее» недоумение моим подозрением, уверяя, что я ошибаюсь. Сыграла роль крайне обиженного человека она артистически, и я понял, что дальнейший разговор с этой нахалкой совершенно бесполезен: у меня нет никаких шансов доказать свою правоту! Скрепя сердце, я предпочёл поскорее покончить с этой злополучной историей и вписал в зачётную книжку требуемое слово.

Запомнился и ещё один студент – Воробьёв Юрий Николаевич. Он был заметно старше меня и выглядел весьма респектабельно. Крупного, но несколько рыхловатого телосложения, большой любитель поговорить на самые разные темы, он мало был похож на студента. Пользуясь малейшим поводом, он не раз удивлял меня своей эрудицией, познаниями в самых различных областях знаний. Вёл он себя при этом настолько солидно, что мне порой было непонятно, зачем этому человеку нужна была учёба? Постепенно я стал уклоняться от излишне длительного общения, стараясь относиться к нему просто как к студенту.

Настало время сдачи зачёта по черчению, но Юрий Николаевич работу не принёс, пообещав сделать это в следующий раз. Однако я снова не увидел выполненного задания. Он долго извинялся, поясняя, что ему осталось совсем немного и что мне не стоит беспокоиться за него. Наконец, когда из числа задолжников остался один Воробьёв, я назвал ему последний срок. В назначенный день он появился в столь удручённом состоянии, что я сразу заподозрил что-то неладное. Он снова пришёл с пустыми руками, и я услышал рассказ о приключившейся беде. Потеряв всё свое красноречие, Юрий Николаевич с горестью поведал, что на его уже готовую работу случайно опрокинул открытый пузырёк с тушью маленький сын. Я слушал поникшего головой «эрудита», но при всём старании не мог поверить этому рассказу. Воробьёв продолжал убеждать меня в истинности произошедшего, и я невольно заколебался: а вдруг он не врёт, ведь в жизни всякое бывает! Прервав его, я сказал, чтобы он принёс испорченную работу, поскольку на ватмане наверняка что-то осталось: невозможно ведь залить одним пузырьком весь лист! Воробьев согласился, и я успокоился. На следующее занятие он, однако, не пришёл, передав через одного из студентов, что заболел. Наконец, Воробьев появился. Узнать в нём прежнего человека было невозможно. Он как будто стал ниже ростом, а глаза его были наполнены неизбывной печалью. Я всё понял, хотя Юрий Николаевич опять что-то объяснял в свое оправдание. Попросив у него зачётку, я сказал, что поставлю ему «неуд». В ответ Юрий Николаевич стал просто пресмыкаться передо мной, умоляя простить его и заверяя, что подобного с ним никогда больше не случится. Я был взбешен. Будучи уверенным, что ничего от него не добьюсь, и стремясь поскорее избавиться от дальнейших потрясений, я попросил уйти «доставшего» меня лентяя из аудитории. Позднее Воробьёв, видимо, после малоприятного для него разговора в учебной части, нарисовал на ватмане некое подобие задания, и я поставил ему зачёт.