Философия становилась для Виссариона одной из форм общения с самим собою. Всё, что оставалось за пределами мысли, было всего лишь призраком. Лишь мысль – существенна и реальна. Мысль, одетая телом: тело сгниёт, но мысль останется. Философия становилась для него предметом всей его дальнейшей деятельности, наукой идеи чистой и отрешённой, началом и источником всякого знания. Философия чувств растекалась по его бренному телу, несла мир и гармонию уставшей душе, и, казалось, что уже не он живёт в этом мире, а весь мир поселился в нём самом. В самом себе, в сокровенном святилище своего духа, он находил истинный храм счастья и становился свободнее.
Дни, бесконечной вереницей протекающие в нём, были похожими один на другой, как близнецы-братья. Опротивевшие ванны, прогулки в одиночестве, долгие сиденья за столом с пером и бумагой, копания в себе самом – приводили его в вялотекущую апатию и бесконечную тоску. Кавказ ужасно надоел и опротивел. Душа рвалась в Москву, а между тем дух замирал от одной только мысли о Москве. Он знал, что «Грамматика» его разойдётся и что единственная причина его возможного неуспеха лишь в том, что она существует incognito, но ждать он уже не мог и не хотел.
Мысли его так были заняты приближающимся отъездом, что он даже забыл сделать много нужного для успеха своей «Грамматики», как например, отправить экземпляр Краевскому, который бы к его приезду написал о ней похвальную статью. Надо было ещё как-то свести концы с концами, по гривнам и копейкам разложить месяцы и дни, уравнять приходы с расходами. А он всё полагался на благоприятную перемену обстоятельств – то через журнальную работу, то через отдельные свои труды. Поистине – жертва собственной веры в свою судьбу, своей доверчивости к обстоятельствам, своего ложного положения в обществе.
Аксаков в одном из писем предлагал ему попробовать писать книжки для детей. Белинский с ходу отверг, казалось бы, заманчивое предложение. Для детской книжки мало нужных условий. Целью её должно быть – возбудить в детях истину не в поучениях, не сознательную, но истину в представлениях и ощущениях. А для этого нужно то спокойствие, та гармония духа, которая даётся человеку только любовью. А в нём теперь мало было любви. Весь он теперь в своих внешних обстоятельствах, весь вне себя и чужд всякой сосредоточенности. Сверх того, писать книгу для детей, имеющую благую цель, для денег, для поправки своего положения негоже. И дело даже не в том, что выручка денег за такую книгу не есть дурное дело, а в том, что книга для детей не должна быть результатом добычи денег.
«Горе от ума» – формула Грибоедова. Чем чаще в себе копаешься, тем ближе к сошествию с ума. Горькая будущность тем более горькая, что сам же он и готовил её своею беспорядочной жизнью…
Мысли перебивали одна другую, скакали от одной к другой, останавливались ненадолго и пускались в галоп дальше… Вспомнил вдруг Надеждина. На него он уже давно не сердился, даже вспоминал об их прежних добрых отношениях. Человек он, по сути, добрый, но решительно пустой и ничтожный. Жаль только, что своею пустотой и ничтожностью своего характера, сделал немало зла людям, находящимся с ним в тесных отношениях. Это он недавно испытал и здесь, на Кавказе.
Встретил тогда Белинский генерала Скобелева, лечившегося на Кавказе в одно с ним время, которого обругал как-то в «Молве» Селивановский, в безымянной статье, как он это делал обычно по свойственному ему благоразумию. Столкнувшийся тогда на водах с Виссарионом генерал спросил:
– Вы господин Белинский?
– Я, – ответил тот, слегка смутившись.
– Очень рад, давно желал познакомиться с вами. Вы здесь давно?
– С июля.
– У вас острое перо, молодой человек, – улыбнулся генерал. – Хотел поинтересоваться только – за что вы меня так разругали в своей статье?
– Я никогда не отказываюсь от своих литературных опусов, хороши они или дурны, – довольно резко ответил Белинский. – Высказывая свои мнения о том и о сём, никогда не чувствую страха отказываться от них. Но статью о вас писал не я, а Селивановский.
– Как не вы? Да Надеждин сам был у меня, просил извинения и сказал мне, что это вы написали. И хорошо, что он извинился тогда передо мною, а то и ему, и вам тогда могло быть худо – я уж собирался жаловаться императору.
– Позвольте, я же вам объяснил, – начал было Белинский, – это не я…
– Нехорошо, братец, быть таким заносчивым, – генерал положил ему на плечо руку. – Греч именно о тебе сказал, что ты голова редкая, ум светлый, перо отличное, но что больно дерзок и ругаешься на чём свет стоит. А талант распылять негоже.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу