Александр Гучков - Заговор против Николая II. Как мы избавились от царя

Единственное, о чем просил Гучков Комитет, – это «командировать» вместе с ним Шульгина, потому что сам Гучков был известен всем как «прирожденный заговорщик» и ему одному бы царь просто не поверил. Гучков приехал с Шульгиным на Варшавский вокзал и сказал начальнику станции: «Я – Гучков… Нам совершенно необходимо по важнейшему государственному делу ехать в Псков… Прикажите подать нам поезд…» «Начальник станции сказал “слушаюсь”, и через двадцать минут поезд был подан».

В Пскове речь Гучкова перед царем, по словам Шульгина, была продуманной. Вероятно, не один год ушел на ее составление. Гучков кратко, одной фразой охарактеризовал ход восстания и поспешил уточнить, что «это не есть результат какого-нибудь заговора или заранее обдуманного переворота». Так же кратко он рассказал о своих поездках к солдатам, не уточняя, как его встретили. Он настойчиво повторял, что «все прибывшие части тотчас переходят на сторону восставших». Гучков тут же сообщил, что представители гарнизона Царского Села 1 марта пришли в Таврический дворец, чтобы присоединиться «к движению». Он, очевидно, хотел сказать, что семья царя осталась в Царском без охраны, причем «толпа теперь вооружена», «нужен какой-нибудь акт, который подействовал бы на сознание народное. Единственный путь – это передать бремя верховного правления в другие руки. Можно спасти Россию, спасти монархический принцип, спасти династию».

Николай II ответил Гучкову, что еще до приезда депутатов решился на отречение в пользу своего сына Алексея, «но теперь, еще раз обдумав свое положение, я пришел к заключению, что ввиду его болезненности мне следует отречься одновременно и за себя и за него, так как разлучаться с ним не могу».

Царе еще прибавил: «Давая свое согласие на отречение, я должен быть уверенным, что вы подумали о том впечатлении, какое оно произведет на всю остальную Россию. Не отзовется ли это некоторою опасностью?». Гучков поспешно возразил: «Нет, ваше величество, опасность не здесь. Мы опасаемся, что если объявят республику, тогда возникнет междоусобие». Шульгин поддержал его горячей речью в своем стиле на тему «в Думе ад, это сумасшедший дом». «26-го вошла толпа в Думу, – говорил он, – и вместе с вооруженными солдатами заняла всю правую сторону, левая сторона занята публикой, а мы сохраняли всего две комнаты, где ютится так называемый комитет. Сюда тащат всех арестованных, и еще счастие для них, что их сюда тащат, так как это избавляет их от самосуда толпы…» Именно для такой искренней речи Гучков и привез Шульгина к царю. В конце Шульгин сообщил, что отречение будет «почвой», на которой они вступят в «бой с левыми элементами».

«Я хотел бы иметь гарантию, – сказал Николай II, – что вследствие моего ухода и по поводу его не было бы пролито еще лишней крови». Шульгин как-то неуверенно ответил, что «попытки» восстания против нового строя «могут быть» и будут, но почему-то «их не следует опасаться».

«А вы не думаете, – продолжал спрашивать Николай, – что в казачьих областях могут возникнуть беспорядки?»

Тут Гучков понял, что царь и Шульгин сейчас найдут общий язык, и отречения может не быть. Он поспешно ответил: «Нет, ваше величество, казаки все на стороне нового строя. Ваше величество, у вас заговорило человеческое чувство отца и политике тут не место, так что мы ничего против вашего предложения возразить не можем». На вопрос царя: «Хотите еще подумать?» Гучков сказал, что может сразу принять его предложения. «А когда бы вы могли совершить самый акт?» – спросил он, и этот вопрос выдает его нетерпение. Вместе с тем он передал царю и составленный заранее проект манифеста. «Его величество, ответив, что проект уже составлен, удалился к себе, где собственноручно исправил заготовленный с утра манифест об отречении…»

«Поздно гадать о том, мог ли государь не отречься», – пишет Ольденбург и тут же начинает именно гадать, мог ли царь не отречься. Ольденбург приходит к грустному выводу, что «об отречении могли объявить помимо государя: объявил же (9.XI.1918) принц Макс Баденский об отречении германского императора, когда Вильгельм II вовсе не отрекался!»

«…Когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала и возвращения назад не будет», – говорил следователям Колчак. Через пять часов после отречения Родзянко и кн. Львов вызвали к прямому проводу генерала Рузского. Они просили не присягать новому императору: «Провозглашение императором великого князя Михаила Александровича подольет масла в огонь, и начнется беспощадное истребление всего, что можно истребить». Кто повлиял в таком духе на Родзянку, понятно. Интересно, что, описывая Рузскому структуру новой власти, он дважды оговаривается и помимо Временного правительства называет «Верховный совет» – так называлась главная выборная масонская ложа. Рузский сначала не заметил этого, а потом спросил: «Скажите, кто во главе Верховного совета». «Я ошибся, – ответил Родзянко, – не Верховный совет, а Временный комитет Государственной думы под моим председательством».