Лора Радзиевская: Это просто цирк какой-то!

Катька была совсем молодой пантерой (точнее – леопардом, темноокрашенный меланист, так их называют), почти ребенком. Выросла она в цирке, была дружелюбна со всеми и готовилась через пару месяцев влиться в большой аттракцион. Но все равно, обыскав все клетки и разбудив дремавших после обеда зверей, в секцию молодняка вошли только дрессировщик Егор с крюком для подачи мяса хищникам, мама и опытный служащий зверинца с пистолетом. Весь поисковый отряд остался шепотом вопить за дверью.

– Ты на ней расположилась, как в кресле. И спокойно спала. А у меня на какие-то секунды зрение напрочь отключилось, да и вообще восприятие отмерло, опомнилась только в тот момент, когда Егор передал тебя, сонную, мне…

Мама смотрит в окно и кусает губы. А потом вдруг спрашивает:

– Дочь, ты никогда не задумывалась, почему у нас нет кошки? Твоя бабушка их нежно обожает, во дворе с десяток ничейных мурзиков и мусек подкармливает. Но дома – никаких кошек. Не могу я, до сих пор не могу…

Я прекрасно помню, как добрая Катька успела лизнуть мою ногу огромным теплым языком. И помню недоумение в ее сонных глазах: так хорошо было, так уютно лежали, чего вы, люди? А вот как такой мелкий ребенок – и четырех ведь мне не было – безошибочно угадал, к какому именно зверю можно залезть в клетку, мне не очень понятно и сейчас. Катьку я видела всего раз во время экскурсии по помещению молодняка, а других львов, тигров, ягуаров и медведей мне показывали неоднократно. Почему-то каждый рабочий аттракционов с хищниками считал своим долгом посадить меня на плечи и отнести в зверинец.

Достаточно большое расстояние между прутьями клетки и исполнение заветного желания привалиться к атласному боку красивого доброго зверя привели к катастрофе и к первому, но очень четкому осознанию того, что за все придется платить. А за хорошее – платить дорого. Так и случилось. В большом кабинете, куда меня принесли, мама и дрессировщик с директором цирка допили на троих оставшийся корвалол, и мама сказала:

– Все. Ребенок должен жить нормальной жизнью. Безопасной. Дома.

А директор цирка дядя Костя, одышливый, полный, держась за левую сторону груди, вытер большим клетчатым платком лоб и добавил:

– Особенно такой ребенок…

Вскоре за мной приехала бабуля. Слезы, обещания больше никогда так не делать, мольбы – ничего не помогло. Мама осталась непреклонной.

Так моя жизнь радикально изменилась в первый раз: я потеряла будущее, обычное будущее каждого циркового ребенка, если он по физическим параметрам годится для манежа и родители не хотят ему иной судьбы. Правда, цирковой ребенок и сам должен любить манеж, иначе тяжелая и радостная цирковая работа будет просто тяжелой. Каторгой. Мне приходилось видеть несчастных продолжателей известных цирковых династий, мечтавших любыми путями сбежать в обычный мир, оставив манеж. Душераздирающее зрелище.

Так вот, если бы не случай с Катькой, лет с пяти со мной бы стали заниматься руководитель маминого номера, все партнеры и сама мама. Примерно к семи годам меня ввели бы на исполнение нескольких трюков (публика очень любит, когда на манеже рядом с родителями работают детки), я училась бы утром и работала вечерами, меняя по шесть или восемь школ за учебный год, потом поступила бы в цирковое училище, где мастера подобрали бы мне жанр по способностям и данным, окончила бы его, стала бы ездить по Союзу…

И, разумеется, сейчас не писала бы эти строчки.

Привезенная домой, я проплакала пару суток, но детская память удивительна и, наверное, милосердна: вместо того, чтоб заполучить стойкий невроз, проснувшись однажды утром, я напрочь забыла цирк. Ждала маму – да, грустила, когда она уезжала снова, – да, но почему-то не помнила совсем ни гастролей, ни людей, с которыми мне было так здорово, ни того своего счастья – как будто погасили свет. Очевидно, психика таким образом уберегалась от травмы потери.

Но сейчас, сидя в старом гардеробе, зарывшись лицом в чудесное пуховое болеро, я пересматривала сценки цирковой жизни и радовалась возвратившейся памяти, зная, что теперь воспоминания навсегда останутся со мной. Потому что Бука твердо пообещал мне это.

Когда бабуля вернулась домой, шкаф был заперт, а я мирно сидела у секретера и рисовала. Рисовала цирк: клоунов Сашу и Мишу, пантеру Катьку, маму и ее партнеров по номеру вместе с першами и лестницами. Рисовала вагончики, огромный зал и высокий купол большого цирка, зеленый брезент и яркие флажки на мачтах шапито – мне нужно было немедленно зафиксировать то, что вернулось. А еще я попросила бабулю больше не запирать шкаф. Она вздохнула, пошуршала крахмальным бельем и унесла наш «золотой запас» на кухню, прятать под банки с крупами. Ключик остался в замке, и я иногда ходила навестить своего Буку. Немножко грустного, всегда ждущего меня, верного Буку в бирюзовом цирковом колпачке.