Татьяна Вирта - Физики и лирики - истории из жизни ученых и творческой интеллигенции

– Ну, ладно, заходите в номер и расставляйте свою аппаратуру, а я пока поиграю.

Рудольф садится к роялю, а журналисты спешно расчехляют свою аппаратуру, проводят удлинители, расставляют треножники для съемочных камер и занимают места на ковре полукругом, чтобы нобелевский лауреат за роялем оказался в центре внимания.

– Мой первый к вам вопрос – спрашивает их Рудольф, отрываясь от игры и поворачиваясь к нам. – По какой причине академик Сахаров находится в ссылке в городе Горький и я не могу с ним встретиться?

Наступает тяжелая пауза. Журналисты переглядываются и молчат.

– А второй вопрос такой: по какому праву ваши войска вторглись в Афганистан и вмешиваются в их внутренние дела?

Тут журналисты все так же безмолвно рассовали по сумкам свою аппаратуру и спешно ретировались.

Беда была с этим нобелевским лауреатом! Во-первых, он ничего не боялся и, во-вторых, настолько освоился в Москве, что уследить за ним было просто невозможно. Какой-то человек-невидимка. И тогда было принято решение услать его в компании с неизменным Германом осматривать наши древности в город Псков. Подальше от московской публики, от разных подпольных подозрительных художников, а также и от милых дам. Как на грех, я как раз недавно посетила этот достославный город с делегацией югославских писателей и могла поделиться с Рудольфом своими личными впечатлениями. Гостиница, еще куда ни шло, хоть и не отличалась современным комфортом, но все же невероятными усилиями персонала содержалась в чистоте. Что же касается города, – надеюсь сейчас, по прошествии нескольких десятилетий, там все изменилось. Но тогда – Боже мой, в каком ужасающем состоянии находились все эти древности, развалины крепости, церкви, собор и сам город Псков, если в нем невозможно было найти ни одного туалета, негде было присесть, чтобы отдохнуть, не говоря о том, чтобы перекусить! Деваться там было просто некуда, на дворе стояла промозглая осень, и, зная, как Рудольф боится простуды, притом, что он был легко одет, я категорически не советовала ему туда ехать.

…Думаю, каждый согласится со мной, что разочарования – сильнейшее испытание в нашей взрослой жизни. Но одно дело разочароваться во вчерашней, впопыхах произведенной покупке, которую, к слову сказать, у нас невозможно вернуть. И совсем другое дело разочароваться в человеке. В дружбе, в любви. Тогда уже начинаются драмы и слезы. Однако я не понимаю, как можно было разочароваться в нашем Германе, которого до тех пор я считала этаким безобидным малым? Разве с самого начала не было ясно, из каких атомов и молекул он состоит? Нельзя же до преклонного возраста сохранять такую непростительную наивность!

На следующее утро после нашего разговора с Рудольфом, который велся, как водится, в присутствии Германа, моего мужа Юру вызывают в первый отдел режимного Института атомной энергии и говорят (привожу небольшую выдержку из моего дневника):

«– Напрасно ваша жена вмешивается в наши планы и заставляет нас менять расписание иностранного гостя. Это решается в самых высоких инстанциях!»

Такие заявления заставляли нас обливаться волной холодного ужаса. Странно, что нас:

А) не посадили и не объявили диссидентами;

Б) что мы сами от этого удержались.

Два момента пика отчаяния (1983 г.) Мы продлили пребывание в пансионате Дома ученых в Лейлупе, на Рижском взморье, т.к. Юре отказали в поездке в Венгрию, на семинар, где он был членом Еврокомиссии. Мы ходили взад-вперед по опостылевшему побережью и все это переживали. И я, неверующая, молила Бога: «Господи, пронеси от инфаркта!»

Который, конечно, случился, но потом, спустя несколько лет. В тот раз пронесло, но рубцы на сердце, несомненно, остались. И дальше в том же дневнике:

«Второй издевательский акт по отношению к нам относится к 1985 году. Ю. Кагану присуждается Ленинская премия, и нас, меня и нашего сына Максима, приглашают в Кремль, на церемонию вручения. При входе в Троицкие ворота Кремля документы Максима крутили и вертели, разглядывая со всех сторон, но все-таки пропустили. Премия была вручена. А на следующий день Юре запретили участвовать в Советско-Американском семинаре, проходившем у нас в Москве именно по той тематике, которую американские ученые собирались обсудить с моим мужем».

Помню наше с ним состояние. Что было делать? Созывать пресс-конференцию? Это значило подставлять под удар нашего сына Максима, студента-физика, призывного возраста, вполне здорового, слава тебе Господи, парня, и это на фоне войны с Афганистаном. И мы понимали, что должны молчать, и только молчать, хотя это было очень трудно. И наверняка опять рубцы на сердце.