Когда началась Отечественная война, на биографии не стали обращать внимания, и меня на год отправили учиться в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского, которую я окончил в мае сорок второго года в качестве старшего техника по вооружению самолетов. На Волховский фронт я отправился в лейтенантском звании.
Конец изгойства и рассказы моей фуражки
Человек легко забывает сумрак жизни, но помнит все те эпизоды, в которых случай ему благоприятствовал. Все мрачное однажды уходит куда-то в небытие, а остается радостное и тем более – юмористическое. И это в принципе тяжелое повествование о моем изгойстве, которое, что греха таить, наложило отпечаток на всю мою жизнь, во всяком случае, на молодость, я хочу закончить одним юмористическим эпизодом. Он тоже прошел не без следа в моей жизни и в какой-то степени завершил годы изгойства.
Летный состав полка, в который я был направлен после окончания академии, комплектовался из летчиков гражданской авиации. Это были отличные летчики и штурманы, но… они были обмундированы уже по стандартам военного времени. А поскольку я приехал в полк из академии и считался кадровым офицером, то и обмундирование у меня было соответствующим. А главное – у меня была фуражка с «крабом» – довоенная авиационная офицерская фуражка, едва ли не единственная в полку. Остальные ходили в пилотках «хб-бу» (хлопчатобумажные, бывшие в употреблении). Фуражка – отличительный знак, по которому меня можно было выделить из числа других офицеров, как красная фуражка дежурного по перрону отличала его от остальных железнодорожников. Ибо звездочки на погонах не были видны – все ходили в комбинезонах. Когда моего старшину Елисеева спрашивали, где найти инженера, он лаконично отвечал: «На еродроме, в фуражке и сусам». Признак однозначный: командир полка усов не носил, хотя тоже ходил в фуражке.
Так вот, она, эта фуражка, была не только предметом зависти, но и вожделения. Можно ли представить себе боевого летчика, с кучей звенящих на его гимнастерке орденов – тогда все их носили, – который идет на свидание с девицей, имея на голове пилотку, эту самую «хб-бу»? Оказывается, можно, хоть и с трудом. Но только не девице. Для девицы это непосильное испытание. Вот и приходит ко мне какой-нибудь герой, причем настоящий герой, считающий свой героизм, свою ежедневную игру со смертью естественным, повседневным делом, – и говорит: «Капитан, одолжи фуражечку на вечерок». Ну, разве я мог ему отказать? Но просто так давать фуражку тоже не хотелось: «Бери, но потом расскажешь – ну, прямо все, как есть!» Ответ всегда был положительный.
Вот и ходила на свидания моя фуражка. У одного она сидела на макушке, у другого сползала на нос, но ходила и, как правило, с успехом – на то мои друзья и были герои. А потом бесконечные рассказы. Вероятнее всего, с некоторыми преувеличениями (герои должны всюду быть героями!), но всякий раз – занимательные.
Так вот, однажды, через много лет, во время летнего отпуска мне пришла в голову мысль написать книгу с таким заглавием: «Рассказы моей фуражки». Память сохранила их достаточно, для того чтобы написать хороший том. Но вот найдется ли издательство, способное переварить такие рассказы, – мне в это не верилось. Впрочем, это было тогда; теперь это уже не проблема – печатают даже Миллера! Были бы деньги.
А рассказал я эту историю вот почему.
Когда я отдавал фуражку кому-нибудь из друзей, а потом слушал рассказ о ее похождениях, от моего чувства изгойства уже ничего не оставалось. Я становился членом единого братства. Вот здесь, среди этих ребят, я был полностью излечен от жившего внутри меня ощущения ущербности. И никогда не чувствовал себя столь полноценным сыном своего народа, как тогда, на фронте, среди молодых, здоровых русских и украинских парней, с которыми жил одной жизнью.
Вот какие они были, эти мои друзья, ходившие на свидания в моей фуражке.
Пашка Анохин, однофамилец знаменитого летчика-испытателя, летал фотографировать порт Пилау без прикрытия истребителей. Были ранены и штурман, и стрелок. Самого пуля пощадила, но не пощадила самолета. И все же он привел его на аэродром и привез необходимые фотографии. Вот он какой:
Машина шла, не слушаясь руля,
Мотор дымил, и поле опустело.
Над головами в сполохах огня
В последний раз призывно проревела.
И, накренясь на правое крыло,
В последний раз громадой многотонной
Закрыв заката бледное стекло,
Зарылась в снег в ста метрах от бетона.
А через час, играя пистолетом,
Разбитым пулей только что в бою,
Шутя, за рюмкою он рассказал об этом,
Как будто знал заранее судьбу.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу