Никита Моисеев - Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

На кафедре механики, где я оказался, была по-настоящему рабочая обстановка. Кафедра была совсем новой. Она только что сформировалась заново после разгрома и посадок. Ректор университета профессор Белозеров привез трех москвичей: И. И. Воровича, Н. Н. Моисеева и Л. А. Толоконникова. Все мы были кандидатами наук, только что защитившими свои диссертации, и без всякого опыта педагогической работы. Мы сразу вцепились в дело, начали его терзать, и это определило дух кафедры. Нами командовал немолодой, как нам тогда казалось, доцент А. К. Никитин. Ему было около сорока лет. Но он не был в армии и уже много лет преподавал. Он был знающим преподавателем, но собственных научных работ у него почти не было.

Кафедра была не только новая, но и молодая. Все мы пришли из армии, кроме Никитина. Это было еще одним объединяющим началом. Надо заметить, что дух «фронтового братства» еще долго чувствовался после войны.

Никто, кроме нашего заведующего кафедрой, раньше не преподавал в университетах. К тому же Никитин был на кафедре единственным доцентом. Все остальные были ассистентами. Он нам особенно работать не мешал, но за качеством преподавания следил. Ходил на лекции, делал замечания. Однажды он мне преподал урок, оставивший след на всю жизнь. Готовясь к лекциям, я составлял подробный конспект и, беря с собой в аудиторию, часто в него заглядывал, сверяя выкладки и окончательные формулировки. После одной из таких лекций Никитин мне сделал выговор: «Неужели вы не можете подготовиться настолько добросовестно, чтобы не лазить в свои бумажки?» Я покраснел как рак – мне было стыдно. И я научился читать без бумажек. Готовясь к лекциям, я продолжал портить много бумаги и составлять подробные конспекты, но на лекции ходил уже без всяких записей. Только теперь, когда мне пошла вторая половина восьмого десятка, и приходится читать лекции гуманитарного характера, лишенные логики математических доказательств, я беру с собой перечень вопросов, боясь забыть что-нибудь важное.

Вместе со мной из Москвы приехал Иосиф Израилевич Ворович. Для меня его присутствие рядом было очень важным, он мне основательно помог, особенно на первых порах. В университетские годы, как я теперь понимаю, спорт занимал, мягко говоря, несколько большее место в моей жизни, чем это следовало бы. Я учился кое-как, науки были для меня чем-то вторичным, и учился я только в сессию. И вот теперь в Ростове все пробелы моего образования стали видны. Я их остро чувствовал и очень стеснялся своего невежества. Готовя лекции и, особенно семинарские занятия, я часто нуждался в срочной помощи. Ворович же был своим, я не стеснялся обнаружить перед ним своего незнания и мог задать любой вопрос. И он никогда не отказывал мне в помощи – он учился в университете несколько иначе, чем я. Чувство благодарности за это я сохранил на всю жизнь.

С Воровичем у меня вообще были особые отношения. Иосиф Израилевич был моложе меня на два года, и судьба нас свела в общежитии на Стромынке, когда я уже был «матерым студентом» третьего курса, а он только что поступил в университет. Это был, кажется, сентябрь 1937 года. В нашей комнате жили пять студентов третьего курса, и одна кровать была свободна. Вот сюда, в эту обитель матерых студентов, и послали жить первокурсника. Им оказался будущий действительный член Российской академии наук И. И. Ворович.

Мы много раз вспоминали нашу первую встречу, и надо сказать, что мои воспоминания несколько отличаются от того, что осталось в памяти у Воровича. Иосиф Израилевич вспоминает, что, войдя в комнату, он увидел нескольких полуголых парней, которые резались в карты и, без энтузиазма приняв на жительство нового постояльца, сразу же проявили иной энтузиазм, отправили его за пивом – тогда это был распространенный продукт, доступный даже студенческому карману! Что сегодня кажется почти фантастикой.

Мне же запомнилось другое. В комнату вошел невысокий худенький мальчик с большими грустными глазами, в которых запечатлелась вся мировая скорбь. Но особенно запомнился большой чемодан или сак, перевязанный ремнями, под которые были засунуты бурки, в них маленький Иосик должен был ходить в холодную московскую зиму. Я не помню эпизода с пивом, а он – с бурками.

Но так ли важно, какие детали сохранила память о начале нашего знакомства. Гораздо важнее то, что вся наша жизнь прошла так или иначе, но рядом. Я просто все делал немного раньше. На два года раньше родился, на два года раньше начал учиться в университете. Мы оба попали в Академию имени Жуковского. Только я как окончивший полный курс университета учился в академии один год, а Ворович – все три. Точно так же я раньше защитил кандидатскую диссертацию и получил степень кандидата технических наук. На два года раньше я защитил и докторскую диссертацию. И мы оба однажды были избраны в Академию наук. И опять же я на несколько лет раньше.