Метсур Вольде - Георгий Гурьянов - «Я и есть искусство»

М. П.: А отчего она несовершенна? Оттого что несовершенен сам механизм фиксирования изображения?

Г. Г.: А может быть, сам мир?

М. П.: А если сделать снимок античного храма? Просто как отдельного объекта архитектуры?

Г. Г.: Тогда можно добиться совершенства. Если снимать хорошей камерой при идеальном освещении.

М. П.: Такой мир может быть идеальным?

Г. Г.: Да. Но ведь это уже доработанный мир. Произведение архитектуры – это воплощенная мечта, усовершенствованная. Но я – художник, Я люблю живопись, рукоделие. А фотография… Знаете, каждый художник – фотограф, но не каждый фотограф – художник. Вот в чем дело. Это подручное средство, и в этом плане она очень интересна.

М. П.: Георгий, а что для вас красота?

Г. Г.: Трудно так сразу ответить на такой вопрос. Красота… Есть какие-то традиции, представления о красоте: античная красота или красота вуду. Мне близко античное представление о красоте.

М. П.: Выбор в пользу античной красоты был изначальным?

Г. Г.: Я думаю, что во мне это было изначально. Потом, я родился и вырос в Петербурге, вокруг красота… Конечно, она на меня повлияла и влияла всегда.

М. П.: Любая вещь, которая вас окружает, проверяется критерием красоты? Это ваша среда обитания, то, без чего вы себя чувствуете плохо?

Г. Г.: Да. Раздражают беспорядок, грязь, хамство.

М. П.: А как тогда с Петербургом? Порядка не так много.

Г. Г.: Я очень люблю Петербург. Безусловно. Что-то, конечно, раздражает. Опять-таки, вышеперечисленное. Но вдохновляет архитектура.

М. П.: Петербург – это тоже искусственно созданная красота, мир по плану.

Г. Г.: Это меня и восхищает. Этим он мне еще больше нравится. Не какой-то муравейник, который вырос в результате естественных процессов, законов природы. Это творческая воля художника, причем воплощенная. Это уникальное явление.

М. П.: В этом смысле Петр – художник, волей своей создавший шедевр?

Г. Г.: Да. Настоящий монументалист.

М. П.: Монументализм вас вдохновляет.

Г. Г.: Впечатляет архитектура, скульптура, их грандиозность. Вот другие формы, такие как театр, кино, они не кажутся мне достаточно серьезными, монументальными.

М. П.: Но ведь балет, например, и без монументальности красив!

Г. Г.: Красив, но я очень спокойно отношусь к нему. Слишком рафинированно. Это как Оскар Уайльд. Слишком сладко, хорошо, безжизненно. В классическом балете позы и движения просто нечеловеческие, неестественные. Ну а модернистский еще хуже. Там позы человеческие, но такие, которые, может быть, показывать и не стоит. Я – не критик танца. Мне больше нравится естественное состояние человека, не театральное, без игры.

М. П.: А как же спорт, который вам так близок? При всех его безумных нагрузках, разве это совсем естественное состояние человека?

Г. Г.: Я люблю спорт в идеале. Тело не должно быть накачанное, отравленное стимуляторами и наркотиками только для того, чтобы схватить какой-то титул на соревнованиях. Красота спорта – в создании красивого тела. Красивое состояние плоти. Если молодой человек просто метает диск или копье, не для достижения чемпионского титула, то это нормально, это красиво.

М. П.: Вы много уделяете внимания людям в форме. Строгая сдержанная элегантность?

Г. Г.: Да. Строгость. Форма меня очень увлекает. Я хотел бы сделать серию картин с музыкантами – симфонический оркестр. Том тоже очень красивое сочетание формы, костюма – фраков или смокингов – и деревянных и медных инструментов. Сейчас вот справлюсь со всем этим и начну что-нибудь новое, грандиозное.

М. П.: В 90-е годы Новая Академия вышла с лозунгом борьбы с модернизмом за возвращение абсолютной красоты в живопись, в скульптуру. Вы все еще чувствуете себя в противостоянии? В оппозиции?

Г. Г.: Противостояние существует, безусловно. Но это экологическая ниша, которую необходимо кому-то поддерживать. В этом отношении я спокоен и уверен.

М. П.: Конечно, ведь вы сегодня успешны и не можете не ощущать себя частью нарождающегося арт-рынка?

Г. Г.: Надеюсь, что это не пройдет мимо меня.

М. П.: Уже явно, что не прошло. Хорошо, что стали появляться галереи, которые продвигают художников и начинают профессионально подходить к вопросам продажи живописи.

Г. Г.: Я этого очень долго ждал. И пора уже получать гонорары, дивиденды.

М. П.: Галерист и художник – игроки на одном поле. Насколько для вас важно принадлежать какой-то одной галерее?

Г. Г.: Раньше всегда все приходилось делать самому и быть самому себе галеристом. И теперь, когда это бремя можно переложить на плечи кого-то другого, это здорово. Мы, таким образом, можем достигнуть большего, идти дальше. У меня большой опыт работы с галереями. Я давно работаю с галереей в Роттердаме, в Нью-Йорке была галерея, которая мною занималась. Мне нравится, когда галереи сами находят общий язык и сотрудничают. Я на это надеюсь. Мне сейчас намного легче, потому что «Д-137» Ольги Кудрявцевой занимается всем.