Дмитрий Шелестов - Время Алексея Рыкова

От коминтерновского здания (дом № 1) рукой подать до стоящего по той же стороне улицы дома № 5, который, согласно московским преданиям, описан Л. Толстым в «Войне и мире» как дом Пьера Безухова. Скорее всего это легенда. Но есть у него и своя, подлинно легендарная в лучшем смысле этого слова пора. В нем в первые советские годы находился Секретариат ЦК РКП (б); здесь не раз бывал В.И. Ленин, работали секретари ЦК той поры — Е.Д. Стасова, Н.Н. Кре- стинский, Е.А. Преображенский, Л.П. Серебряков, В.М. Молотов. Дом невелик, да и центральный партийный аппарат был относительно невелик. Ко времени введения в апреле 1922 года должности генерального секретаря и избрания на неё И.В. Сталина (вскоре аппарат ЦК переехал в массивные здания на Старой площади) здесь работало около 350 членов партии, примерно 240 беспартийных технических сотрудников, немногим более десятка комсомольцев.

Их всероссийский штаб — ЦК РКСМ — располагался на противоположной стороне улицы. Нынешним посетителям Центрального универмага «Военторг» невдомёк, что его здание знало иные времена. Построенное в начале века Экономическим обществом офицеров Московского военного округа, оно имело и жилую часть, один из подъездов которой вёл в квартиры, занятые в 20-е годы учреждениями, в том числе Истпартом [2] Истпарт — Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП (б), действовавшая в 20-е годы при ЦК партии. Этот научный и издательский центр сыграл важную роль в изучении первых лет Советской власти. В 1928 году был слит с Институтом В.И. Ленина. , развертывавшим изучение революции и советской эпохи, а также Центральным Комитетом комсомола. В комнатах Истпарта царила тишина, зато в «комсомольской квартире» бились страсти крепнущего молодёжного союза, принимались подчас неожиданные решения: обязать 17-лет- него Сашу Жарова, едва ступившего в поэзию, немедленно создать марш советской пионерии. «Взвейтесь кострами, синие ночи…» — эти песенные слова вырвались отсюда, были подхвачены поколениями молодых энтузиастов.

И из того же подъезда в один из мартовских дней 1923 года вышел никому не известный тогда писатель Дмитрий Фурманов с авторскими экземплярами только что выпущенной Истпартом своей первой книги. Бывшему военкому не суждено было дожить до той поры, когда по соседней улице Герцена (в прошлом — Никитской) двинутся колонны с транспарантами: «Мы идём смотреть «Чапаева»!» Несколько месяцев Большой зал Московской консерватории находился в руках необычных хозяев — киномехаников.

Но то будет значительно позже, одиннадцать лет спустя. Сейчас же, в 1923-м, улица полнилась приметами своего времени, возраставшей людностью, впервые становившимся заметным автомобильным движением, ожившими после военного лихолетья трамваями с их педальным отрывистым звоном, пристуком колёс и скрежетом при стрелках, особенно звучным на резком повороте перекрестка с Моховой — теперешним проспектом Маркса.

Возвышающееся над перекрестком пятиэтажное здание (дом № 4) и сегодня привлекает внимание своей светло-зелёной громадой. Это и был четвертый Дом Советов. Часть его квартир занимали старые партийцы, к некоторым из них приходил В.И. Ленин, о чем напоминает скромная мемориальная доска. Другая мемориальная доска вмонтирована в стену здания со стороны проспекта Маркса. Выполненная в помпезном стиле второй половины 40-х годов, она сообщает, что в этом доме находилась приемная М.И. Калинина, всероссийского старосты, по пущенному в обиход определению Л.Д. Троцкого — в образности речи ему не откажешь.

Отполированный до зеркального блеска мрамор доски, отражая жизнь улицы, по-своему усиливает отгораживающее значение высеченного на ней текста, его полуправду: здесь была не только приемная всероссийского старосты, но и его служебный кабинет. И не его одного.

Общий лестничный марш вёл к двум находившимся почти напротив деловым помещениям. В одном из них, скинув с темной косоворотки поддевку и поудобнее расположившись за письменным столом, властвовал Калинин.

Хозяин другого кабинета был человеком иного стиля. Он приходил из своей кремлёвской квартиры неизменно аккуратно подтянутым, в поношенном, а может, и перелицованном, но всегда отутюженном костюме-тройке, в жилет которого был заправлен галстук, повязанный на белой сорочке. Его чуть продолговатое интеллигентное лицо с высоким, отмеченным двумя складками лбом и сосредоточенно задумчивыми глазами могло показаться излишне суховатым, если бы не смягчалось добродушно иронической, а то и просто смешливой полуулыбкой, исчезавшей в довольно густых усах и бородке-буланже. Таким Алексей Иванович Рыков остался на газетных и журнальных снимках, в кадрах кинохроники, многочисленных во второй половине 20-х годов и затем намертво исчезнувших с печатных полос и экранов.