Дмитрий Гуренич: Es schwindelt

– Милости прошу, устраивайтесь, далеко ли путь держите?

– До Гельсингфорса, господин капитан, – у Ленина как-то само так отлетело звонко, почти по-военному. Даже сам удивился.

Офицер снисходительно улыбнулся в аккуратно постриженные на английский манер усы: штатскому дозволительно не видеть нюансов. Мягко поправил:

– Подполковник по адмиралтейству Шатов, береговая служба, – и через паузу, с запинкой, – Михаил Филиппович.

И потом, совсем уже извинительно:

– Капитаном – это если бы на корабле служил.

Ленин по привычке отрекомендовался Емельяновым, Алексеем – ну пусть будет – Яковлевичем, свободным литератором.

Литератором должно быть безопасно: солдафон небось книжек в руках никогда не держал. Но тут промахнулся Ильич. Офицер захотел себя показать существом разносторонним и образованным.

– Литератор? Поди в газетах пишете? В каких, если не секрет? Да у вас наверняка псевдоним.

– Я всё больше в специальных изданиях, – замялся Ленин. – На экономические темы, в основном. По аграрному вопросу, о хлебопоставках, о финансах, о займах.

Опять не повезло Ильичу. Это кто же в России, на седьмом месяце Революции, да на четвёртом году войны не готов поговорить про экономику? Нынче каждый – экономист. У подполковника сразу ряд вопросов. Первый – конечно, про хлеб, про твёрдые цены, про развёрстку. Про иностранные займы:

– Казалось бы, если мы союзники, если против общего врага, то какие ж могут быть проценты? И если рубль теперь никакой не золотой, то тогда какой же он по-вашему, и так, печатая деньги простынями (показал руками), можно до того докатиться, что через год будём всё считать на миллионы…

Отвечал Ленин. Терминологией владел, статистику знал кое-какую, ссылался на европейский опыт. Но, что у нас в России хорошо, так это то, что интеллигентный собеседник задаёт вопрос вовсе не затем, чтобы услышать на него ответ, а для того лишь, чтобы – хорошо если не перебив на первой же фразе – изложить свою точку зрения на предмет, а заодно уж пройтись и по остальным темам. Всё это пространно, страстно, прикрывая рукой отрыжку, брызгая слюной.

Ленин подполковника не перебивал, слушал внимательно, поддакивал. Проплыла за окном та станция, где несколько часов назад садились они с Зиновьевым на поезд, чтобы ехать в ту, другую, петроградскую сторону.

Уже заходил проводник прокомпостировать Ленину билет, уже зашёл он ещё раз принести господам чаю. Укрепил на столике вазон с бисквитами. А подполковник всё говорил и говорил, видно накопилось у него.

Он рассказывал все те истории, каких успел уже наслушаться Ленин с тех пор, как в апреле вернулся домой, а до того ещё в эмигрантских цюрихских гостиных. Истории эти – ну может быть без малых подробностей – вот уже три года, как печатали все газеты либерального направления, да и потом ещё сто лет предстояло этим художественным деталям насыщать собой мемуары, повести, романы, пьесы,…

Подполковник рассказывал про подмокшие пороха, про некалиброванные снаряды от недобросовестных поставщиков, про неразбериху с морскими картами, про конфуз с шифровальными кодами (подумать только, дело кончилось тем, что передавали так называемым «клером», открытым текстом, вот немцам-то потеха).

Он рассказал, как на «Императрице Марии» накануне того, как взлететь ей на воздух на севастопольском рейде, проводились ремонтные работы, и что не только никакой проверки рабочих, что взошли на борт, не было произведено, но и никакого их поимённого списка никто не озаботился составить.

Он рассказал, как на другом свежепостроенном линкоре, уже здесь на Балтике, пришлось в первый же день войны срезать оказавшиеся негодными орудийные башни, а ведь ими так гордились. И это через десять лет после Цусимы!

– Били нас и будут бить.

О союзниках удалось Ленину ввернуть вопрос. Тут подполковника совсем прорвало. Союзников он и в грош не ставил. Англичане – ещё туда-сюда, всё-таки флот есть флот, а во французах подполковник и вовсе проку не видел. Припомнил визит французского президента Пуанкаре перед самой войной, летом четырнадцатого. Какой ему тогда приём закатили, какой был смотр, какой парад! Да он сам участвовал, стоял на правом фланге! Рассказал, как выстраивали солдат и матросов в каре, подбирая по ранжиру и внешности, так чтобы в одном каре все как один чернявые, а в другом все курносые. И так вот все стоят во фрунт и слушают Марсельезу. А куда денешься? Раз официальный визит значит надо играть гимн. И это в высочайшем присутствии! Умора.