Во-первых, это тяга к топографии и топонимике, стремление к территориальной, строго локализованной привязке текста. Во-вторых, подчеркнутая сосредоточенность именно на настоящем времени, на происходящем, на сиюминутно протекающем. В-третьих, такой метод подразумевает необычайную писательскую чуткость и зоркость на всем диапазоне впечатлительной аккомодации (с легким креном в сторону близорукости), зоркость и чуткость вкупе с даром четкого изложения, донесения увиденного до читателя.
Пространство играет одну из важнейших ролей в творчестве Цыбулевского, и поэтому чувство пространства, ощущение пространства явно культивируется поэтом. Почти каждая его вещь, будь то проза или стихотворение, имеет ту или иную конкретную географическую привязку. Окликнутые по имени города, реки, села, улицы, памятники старины, вывески – вся эта пестрая и разномасштабная топонимика – наличествуют не праздно, а в виде некоего штампа, клейма доподлинности, выполняя попутно еще и смысловую, интонационную, фонетическую и прочие миссии:
СКРА [69] Поселок в окрестностях Гори.
Ну так что же в названии Скра,
что там мельком махнет вдоль перрона?
В чистом поле – кар-кар да кра-кра! –
уронила когда-то ворона.
И отец мой привиделся мне.
Принимая Метехи [70] Район старого Тбилиси, расположенный на высокой скале над Курой. Здесь находятся Успенская церковь XIII в. и памятник царю Вахтангу Горгасалу.
за Ксани [71] Крепость XVI в., расположенная на скале над рекой Ксани при ее слиянии с Мтквари (Курой).
,
он платком протирает пенсне –
не ошибка ли тут в расписаньи?..
…Или дальний тебе Дилижан:
самосвалы рванули с насеста,
но почтовый гремит дилижанс
и названье сильнее, чем место…
Что за Скра, что за Скра, боже мой!
Встал отец над опущенной рамой.
Просто он торопился домой –
там ведь я, остававшийся с мамой.
Каркай, ворон, пари, не горюй –
уж сякая, такая наука –
этих строк, этих струн, этих струй –
в всеобъемлющей бедности звука.
Ксани, Метехи, Скра – это все и точки опоры поэзии, и ускользающие поводы к ней. Их звучание – в отличие, например, от карканья ворона – полностью зависит от читательской регистровки. Недаром Цыбулевский пишет:
Описания вне описанья,
Видно этим стихи хороши.
И пьянят, будоражат названья –
скажем, город какой-то Карши.
Критерий доподлинности делает топонимику необходимой, почти обязательной, но – сама по себе – это вещь для поэта опасная, скользкая, чреватая поверхностью и конькобежной гладкостью впечатлений. Однако потребность в топонимике велика и могущественна («названье сильнее, чем место») и диктует свои приказы на чисто лирическом языке, благодаря чему Цыбулевский нигде не соскальзывает в экзотику, в поэтический туризм. Для него пространство рельефно, шершаво, «заучено от одного до другого местечка» и топонимы не расхожие подписи к картинкам из путеводителя, а душевно прожитые и обжитые места:
Что в имени тебе Зербити [72] Село возле Манглиси.
,
Зербити и Гохнари [73] Хутор возле Манглиси.
– что?
Звезда, сошедшая с орбиты
и медлившая над плато.
И вот ее изображенья,
печать в углу надгробных плит.
Лишь штампик детского печенья,
как тесто, вдавленный в гранит.
На нем наивный и чеканный
пастуший посох, меч и плуг –
ни буковки – все безымянны
могилы этих звездных слуг.
Что это женская рука мне,
изображенная с ключом!
Дождись, пока звезда на камне
забрезжит каменным лучом.
Но какие же края, чьи просторы высвечивает нам топонимика Цыбулевского? – Безоговорочно, грузинские. Зербити, Коджори, Джвари, Чугурети, Манглиси, Ахалцихе, Мзи [74] Озеро в Абхазии.
, Скра, Казбек, Светицховели, Телави, Кутаиси-Кутаис, Гелати – этот перечень почерпнут мной только из оглавления (добавьте сюда и такие грузинские атрибуты – и тоже из оглавления! – как кинто [75] Уличный торговец, разносчик или просто весельчак и бездельник, живущий случайными заработками, завсегдатай духанов.
, хаши [76] Очень концентрированный жирный бульон из говяжьих ног и рубца, который варится 8–10 часов. Едят только ранним утром: нейтрализует последствия вечернего пиршества накануне.
, чуреки [77] Пресные лепешки из пшеничной или кукурузной муки.
).
Читать дальше