Герда Сондерс - Последний вздох памяти

Мои предки-фуртреккеры присоединились к группе других недовольных фермеров, которые нагрузили запряженные волами повозки и отправились на север, вместе с сотнями других семей, на Великий трек, или Великое переселение, в дикую глубь страны. По пути они сражались с туземцами за землю и право прохода, используя технически превосходящее оружие: ружья против ассагаев [11] Ассагай (ассегай) – традиционное копье южноафриканских племен. – Прим. ред. , палиц и кольев. Одной из родственниц со стороны моей бабушки было шесть лет, когда воины сото, предки трансваальских бафокенгов, напали на лагерь ее отряда у реки Бушман 17 февраля 1838 г. Она спряталась в камыше на болотистом берегу реки и оттуда наблюдала, как ее родителей, братьев и сестер забивали до смерти палицами и копьями. Согласно семейной легенде и фотографии женщины в шляпке с мрачным лицом, она восприняла свою травму как знак отличия – она выжила. Это обязало ее никогда не улыбаться с момента нападения и до самой смерти. Помимо этой причуды ее считали «нормальной». Она продолжила трек со своим дядей и его семьей; вместе они преодолели страшные вершины Драконовых гор, перешли вброд реку Вааль, по которой проходила граница британских владений, и поселились в округе Рюстенбург, где все еще жили бафокенги; но в тот период были голодные времена, и те радушно встретили пришлых, надеясь получить у них работу. Стенекампы-фуртреккеры назвали свою ферму Бестеркаль, «Загон для скота». Ферма, которую мой дед приобрел в 30-х гг., а отец унаследовал в 50-х, находилась в двадцати шести милях от первой усадьбы фуртреккеров.

Наш новый дом был таким же типичным для 1956 г., как первая постройка на Бестеркале – мазанка из тростника – для 1840-х. Наш дом представлял собой флигель в форме буквы «Г», который после возведения «настоящего» дома должен был стать кладовой. Крыша была покрыта гофрированным железом, пол бетонный. По настоянию моей матери в нашем доме сделали потолок и поставили большие окна, в противовес обычным для кладовых смотровым окошкам. Только к лучшему, потому что моему отцу счастье так и не улыбнулось, и строительство нашего дома не продвинулось дальше фундамента, котлован для которого был вырыт и залит вскоре после окончания работ над кладовой. По крайней мере, пейзажи вокруг нашего временного дома были впечатляющими: с любой точки территория просматривалась вплоть до горизонта, который на севере и востоке был обозначен низкими горными грядами под названием Черные холмы, а на юге и западе – хребтом Магалисберг; горы скобками окружали наш дом. Вдохновленная этим потрясающим видом, моя мать назвала нашу ферму «Die Kraaines», Воронье Гнездо.

Как тогда было принято в тех случаях, когда патриарх делил землю между детьми, вместе с участком мой отец «унаследовал» двух чернокожих рабочих, чьи семьи Стенекампы нанимали несколько поколений. Ау Исак и Ау Налд были обычными слугами по контракту. И хотя Ау (Ou) в их именах означает «Старший» и обычно является уважительной формой обращения, мы, белые люди, часто относились к ним неуважительно. Например, я помню, как одна из наших теток, раздраженная тем, что Ау Налд никак не реагировал на выкрикиваемые ею приказы – а он был глухим и стоял к ней спиной, – вылила на его спину мыльную воду из жбана, над которым стирала.

Я лишь отдаленно могу представить, как моя мать, соцработник, занимавшаяся «небелыми», и мой отец, инженер охлаждения горнодобывающего оборудования, учившийся в политически либеральном (то есть выступающем против расовой дискриминации) Витватерсрандском университете, переживали грубую фермерскую версию апартеида, установленного правительством в 1949 г. Честно говоря, ежедневные тревоги моих родителей скорее были вызваны неуверенностью в том, что они смогут вернуть огромный кредит, полученный в Земельном банке для оплаты всего: от оборудования до первой годовой зарплаты рабочим. Однако большие мечты моего отца, должно быть, помогли ему продержаться, как я могу судить по множеству его восторженных разговоров с братом, который покинул ради фермы карьеру в машиностроении, о модернизации выращивания табака и пшеницы с помощью научного мышления, метода и исследований.

Я думаю, фермерство было тяжелее для моей матери, которая с юности посвятила себя тому, чтобы оставить позади выматывающую сельскую жизнь, которую она знала слишком хорошо, так как выросла на овцеферме в Калахари. К тому же ей приходилось спорить с женщинами Стенекампов, и ее ровесницами, и женами моих дедушек, которые глядели на нее свысока, как на чужачку со странными представлениями обо всем: от воспитания детей до подачи на стол сырой свеклы. И, наконец, бытовые условия были хуже: в Кейптауне у нас было электричество, а на ферме – свечи, лампады и угольная печь для нагрева воды (кухонная плита, к счастью, работала на природном газе).