Веста Спиваковская - Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге

Я пыталась спрятаться от несправедливости где-то внутри себя. Сколько раз я затем возвращалась в тот день и думала, что могла поступить иначе – если бы не подавила свои чувства, а позволила им вырваться наружу. Если бы вцепилась Роме в глотку или просто не уезжала бы из Новороссийска. Что бы тогда произошло? Но моя воинственность куда-то предательски дезертировала. Возмущение парализовало меня. Я не умела постоять за себя, не знала, как выразить гнев и боль, переполнявшие меня изнутри. Боялась идти на открытый конфликт при незнакомых людях. Рома пользовался моей беспомощностью и продолжал беспощадно крушить мои волю и достоинство, пока они не превратились в порошок.

Милиционеры, внимательно выслушав Ромину речь, посоветовали мне скорее подавать в суд заявление на развод, чтобы определить место жительства ребенка. Оказалось, что у них нет никаких мер воздействия на нерадивого родителя, пока супруги находятся в законном браке.

До поезда в Петербург оставались считаные часы. Рома снова принялся говорить обо мне гадости, причем не лично мне, а тем же сотрудникам милиции, которые к тому времени уже были не в силах разобраться, что за бес попутал двух красивых, с виду вполне нормальных, молодых супругов.

Тогда неожиданно для самой себя я влепила Роме пощечину. Она была настолько же жалкой, насколько и бессмысленной. Бессмысленно задергивать шторы при атомной бомбардировке. Но Рома этого жеста от своей супруги, которая доселе не могла себе позволить даже повысить на него голос, явно не ожидал. На мгновение мне удалось сорвать с него маску. За равнодушной и еще не знакомой мне улыбкой прятались привычные честолюбие, неуверенность в себе и обида. Но была ли это обида на меня? Или она имела более глубокие причины? Ответ я увидела на лице Ромы. Его обида принадлежала маленькому мальчику, который боялся остаться никому не нужным.

Рома тут же отвернулся и направился в сторону дачи. Я побежала за ним, умоляя остановиться. «Где ты спрятал ребенка?» – кричала я, рыдая, ему в спину. Проходившие мимо отдыхающие удивленно останавливались и глядели на нас. Милиционеры прикуривали друг у друга, гадая, чем все-таки закончится дело и стоит ли, учитывая, что никакого заявления от нашего визита не осталось, сообщать об инциденте старшему участковому. Меня же уже практически не существовало. Остались только мольбы:

– Рома! Остановись, давай поговорим, давай все обсудим! Что с Ксюшей? Что происходит?

Дрожали ноги и кружилась голова. В ответ Рома чеканил шаг, как Терминатор. Единственное, что он позволил себе сказать, было твердое и беспощадное, как камень: «Я все решил. Ксюша будет жить со мной. Ты нам больше не нужна».

Что испытывает земля, из которой неведомая сила с корнем выдирает живое дерево? Земля кричит от боли. И хотя этого никто не может услышать, образовавшаяся внутри нее пустота становится такой огромной, что поглощает все вокруг. Этот крик невозможно ничем заглушить, он беззвучный, но душераздирающий.

…Еле успела на обратный поезд до Питера. В голове звучали слова милиционера: «Скорее идите в суд!» Эта фраза и была той единственной, едва различимой точкой впереди, которая помогала мне хоть куда-то идти. Двое суток в пути вспоминаю стоп-кадрами: незнакомая женщина в купе отпаивает меня сердечными каплями. Потом плачу у нее на коленях. Грудную клетку сдавливает и разрывает. Левую руку, как гипс, плотно прижимаю к телу, словно прикрываю кровоточащую рану. На станции подходят какие-то врачи, но я ничего не могу им сказать. Спать не могу. Не получается даже залезть на верхнюю полку. Не могу ехать. Не могу ничего есть. С трудом могу дышать. Как же мне теперь жить? Тело назло продолжает функционировать, хотя совсем не слушается. За последние дни августа моя жизнь, кажется, сократилась на треть.

Вместе со стуком колес в голове стучало имя моего ребенка. Сознание цеплялось за воспоминания о Ксюше, как больной за кислородную трубку. Кто-то в купе гладит меня по голове. Значит, весь этот сюрреализм не случайность, не следствие невнимательности, а меня просто обвели вокруг пальца. Значит, все было заранее подготовлено. Моей новой реальностью неожиданно стала война, в условиях которой я не знала ни как жить, ни что делать, ни к кому обращаться.

В Питере я не теряю ни минуты. Сразу – в первую попавшуюся юридическую контору на улице Рубинштейна, там от руки и под диктовку маловразумительной тетеньки составляю исковое заявление и мчусь с ним в районный суд. Потом – в районную опеку. В розыскной отдел полиции. В телефонную компанию – распечатать свои звонки в Широкую Балку за все лето. В кризисные службы по защите женщин и детей от домашнего насилия, в общественные организации, приемные депутатов. Я еще не научилась сдерживать слез и сама до конца не верю в то, что рассказываю.