Альфред Тирпиц - Воспоминания

Войти в гавань нам удалось, хотя и с большим трудом, в полдень 23 декабря; все, что мы имели, находилось на внутреннем рейде, и война для нас была окончена.

Однако позволять нам праздно влачить свое безответственное существование не соответствовало бы прусскому обычаю. Отчасти для поддержания дисциплины, отчасти исходя из мнения, что за флот нужно взяться по-армейски, чтобы развить в нем солдатский дух, всю зиму на берегу производилось обучение пехотному строю. Эпоха Штоша уже отбрасывала на нас свою тень.

Мои чувства по отношению к Англии определялись происхождением и профессией. Среда, в которой я рос, была пропитана воспоминаниями об освободительной войне{8}; мой внучатый дядя был адъютантом Йорка фон Вартенбурга; еще на моей памяти патриотически настроенные люди указывали пальцами на тех, кто в 13-м году держался не совсем безукоризненно. Старый союзник Англия пользовался горячими симпатиями, на которых почти не отразились даже оскорбительное отклонение Пальмерстоном германских морских требований, а также разведывательные услуги, оказанные британцами датчанам в 1864 году в районе Гельголанда, где действовал Тегетгоф. Впрочем, отец, который во внутренней политике склонялся к либеральным воззрениям, разделял характерное для окружения Гнейзенау недовольство эгоизмом Великобритании, и предпочитал вспоминать о другом союзнике Пруссии в период ее возвышения – России. Разногласия среди взрослых влияли и на нас, детей; мне вспоминается домашний спектакль, в котором моя сестра играла англичанина, брат, чей тип напоминал, что в его жилах течет кровь двух бабушек-эмигранток, играл француза, а на мою долю пришлись удары, соответствовавшие поражениям русских в Крымской войне.

Что в Англии еще уважали пруссаков, я мог убедиться на собственном опыте, будучи гардемарином. В 1864-1870 годах нашей опорной базой был Плимут, где на реке длинными рядами стояли трехпалубники Нельсона и деревянные линейные корабли – участники Крымской войны и где мы чувствовали себя в большей степени дома, нежели в идиллически мирном, но все еще ворчавшем на пруссаков Киле, гавань которого бороздил тогда всего один пароход, возивший муку со свентинской водяной мельницы. В плимутском отеле флота нас принимали как британских мичманов (это относилось и к ценам). Поскольку мы, бедные братья по оружию времен Ватерлоо, еще не тревожили Англию своей хозяйственной мощью, нас терпели с дружеской снисходительностью. Наш немногочисленный офицерский состав с удивлением взирал на британский флот и наши моряки в то время ходили столько же на английских кораблях, сколько и на германских. Большинство наших моряков имело, по английскому образцу, 12-летний срок службы, и лишь небольшая часть личного состава вербовалась из рекрутов; эти последние успели перебывать на торговых судах всех наций (а некоторые даже на военных кораблях США) и говорили по-английски. Мы, офицеры, находились в наилучших отношениях с англичанами и поддерживали с ними дружбу до последних лет перед войной, когда британское офицерство стало пополняться хуже воспитанными людьми, обращавшими меньше внимания на вежливость и относившимися к нам иначе (сказались и результаты продолжительной травли Германии).

Основы британского неудовольствия были заложены 2 сентября 1870 года. Когда 6 июля 1870 года создалась угроза войны и мы бросили якорь в Дувре, нас окружили многочисленные пароходы, с которых нам дружески кричали: «It is all settled between France and Prussia»{9}, ибо англичане предполагали, что мир обеспечен, поскольку кандидатура Гогенцоллерна на трон снята. Тогда еще говорили: «Бедная Пруссия, как бы ее не слопал Наполеон». Нас считали жертвой агрессии. После битвы при Седане настроение изменилось, но это не сказалось на флоте, где наш флаг продолжали считать дружественным. Однако сразу же по окончании войны я заметил, что английское высшее общество больше не на нашей стороне, чему способствовали его тесные культурные связи с Парижем и отрицательное отношение к тому, что воспринималось как германская бесцеремонность.

Германский флот имел мало собственных традиций. Экспедиция в Восточную Азию{10} все еще казалась славным подвигом; вспоминали также малую войну с Данией (впрочем, и в этой войне остро ощущалось отсутствие собственного флота, особенно когда просьба принца Фридриха Карла о содействии переброске войск в Альзен{}n» не смогла быть выполнена вследствие дурной погоды, маломощности машин наших канонерских лодок и превосходства датского флота). Мы, так сказать, равнялись по британскому флоту. Заказы предпочитали размещать в Англии. Когда какая-нибудь машина работала ровно и без аварий, а канат или цепь не разрывались, то это, конечно, была продукция не отечественной промышленности, а английских предприятий, в канате же имелась знаменитая красная нить британского флота. На кораблях, которые мы строили сами, все портилось исключительно легко. Когда зимой 1869 года я приехал в Берлин по вызову артиллерийской комиссии, в умах все еще обсуждался животрепещущий вопрос: «Крупп или Армстронг?», который только что был разрешен в пользу Круппа. Мы не могли себе представить, что германские орудия могут сравняться с английскими.