Николаус Белов - Я был адъютантом Гитлера

В политическом отношении в эти январские дни на первый план вышел польский вопрос. 5 января Риббентроп имел продолжительную беседу с польским министром иностранных дел Беком{141}. Они вместе посетили Гитлера на Оберзальцберге. Уже в конце февраля Риббентроп нанес ответный визит в Варшаву. Это привлекло к себе всеобщее внимание. Причина столь быстрого ответного визита заключалась, однако, в том, что он пришелся на пятую годовщину германо-польского пакта о ненападении. Гитлер надеялся, что его министр иностранных дел найдет в атмосфере праздничного акта путь к новым плодотворным переговорам.

Риббентроп был крайне озабочен дальнейшим развитием отношений с Польшей. Он знал требования Гитлера насчет установления германской транспортной связи с Данцигом через польский коридор в Восточную Пруссию, а также включения этого города в рейх, против чего возражала Польша. Честолюбивым желанием Риббентропа было найти решение посредством нового двустороннего соглашения. Из Варшавы он вернулся в угнетенном состоянии. Переговоры с места не сдвинулись ни на шаг. По сему поводу Гитлер сказал, что соглашения с Пилсудским{142} можно было бы достигнуть. Риббентроп же боялся теперь, что Англии удастся перетянуть Польшу на свою сторону. Поэтому он пришел к выводу: необходимо искать контакта с Москвой, чтобы оградить от английского влияния и Россию. Однако фюрер пока не дал понять, каковы его собственные взгляды и каким путем он желает идти. Германская общественность много говорила о «коридорном вопросе». Даже оппозиционные силы в рейхе симпатизировали той политике, которая имела целью уничтожение польского коридора. В данном отношении понимания было больше, чем насчет чешского вопроса.

Весьма важное значение имела речь Гитлера в Германском рейхстаге вечером 30 января. Центр тяжести ее лежал в подведении итогов 1938 г. Фюрер открыто говорил о своем выводе из политических событий минувшего года и о том, какие последствия из сего предвидит. Неприкрыто звучала его похвала Муссолини, которого он безмерно превозносил, между тем как Чемберлену и Даладье всего лишь высказал признательность за их роль в удаче Мюнхенского соглашения. И тут же подверг критике англичан и евреев.

Англичан Гитлер обвинял в» том, что они вмешались в дело, которое их совсем не касалось. Версальский мирный договор нарушен западными демократиями, поскольку сами они не разоружились, а Германии преградили путь к государству, обладающему правом на самоопределение, и потому он себя связанным этим договором больше не чувствует. Отсюда можно было без труда уловить намек на его будущие замыслы. Евреев же фюрер пожелал предостеречь: пусть не ввергают народы снова в мировую войну. А далее он произнес свою ставшую быстро широко известной и многократно обсуждавшуюся угрозу: «Результатом будет не большевизация всего земного шара и, таким образом, не победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе».

Из круга соратников фюрера его похвалы удостоились только Геринг и Риббентроп. Перейдя к внутренней политике, он предостерег церковь, а также упрекнул консервативные буржуазию и аристократию. «Остряки-елабаки» пусть знают: «Мужество, храбрость, оптимизм и жизнерадостное стремление к принятию решений – вот те предпосылки, которые необходимы для того, чтобы занимать любой публичный пост в национал-социалистическом государстве».

Едва ли какая-либо иная речь Гитлера вызвала повсюду такое обсуждение, как эта. Самая резкая оценка ее гласила: «Вся речь – одно сплошное объявление войны». Что касается внешней политики, подобные опасения я разделял. Из его предупреждений и предостережений англичанам и евреям нетрудно было заключить, что сам он стоит перед принятием новых, далеко идущих решений. Его угрозы церкви и «реакционерам» внутри рейха, а также требование создания нового руководящего слоя следовало понимать только во взаимосвязи с новыми планами фюрера. Удручающе действовало и то, что после успешного 1938 г. от Гитлера ожидали в рейхстаге торжества по случаю победы, а получили «объявление войны». Особенно угнетали меня внешнеполитические пассажи речи.

Однако обвинения по адресу «малодушных» – моих сотоварищей по военному сословию – я, напротив, считал оправданными. В словах Гитлера однозначно звучало раздражение по поводу его конфликтов с генералами сухопутных войск.