Николаус Белов - Я был адъютантом Гитлера

О боях, которые пришлось вести в августе группе армий «Юг», поступали доклады и донесения, верить которым порой было трудно. Даже сам Гитлер был настроен по отношению к ним недоверчиво и поэтому послал меня в 16-ю танковую дивизию генерала Хубе, действовавшую вблизи Николаева. Вернувшись, я доложил фюреру о моем разговоре с Хубе о действительном положении.

К числу посетителей, часто бывавших в то время в «Волчьем логове», принадлежал и адмирал Канарис{239}, который являлся на доклад Кейтелю и Йодлю. Однажды он о чем-то побеседовал со Шмундтом, и тот потом рассказал мне о чем шла речь. Начальник абвера сообщил ему, что за несколько недель до начала Русской кампании моя жена, говоря по телефону из Берлина со своей сестрой, проживавшей в отцовском имении около Хальберштадта, сказала ей: 22 июня Гитлер нападет на Россию. Шмундт доложил сказанное Канарисом фюреру, который от этой истории буквально отмахнулся, небрежно махнув рукой. Шмундта реакция Гитлера просто поразила. Но если бы Шмундт рассказал мне об этом эпизоде до того, я смог бы ответить ему только одно: к тому моменту дата нападения еще даже не была определена и зафиксирована, а потому слова Канариса о телефонном разговоре моей жены не соответствуют фактам. Об этой истории я никогда не слышал ничего ни от фюрера, ни из какого-либо органа.

В августе, по желанию Гитлера, впервые появился в его Ставке Геббельс. За два дня своего пребывания он несколько раз встречался с фюрером наедине. Только постепенно просочилось, что они обсуждали еврейскую проблему. Геббельс и Гейдрих настаивали на ее немедленном решении. Геббельс уже проводил выселение из Берлина все еще проживавших в нем 70 тысяч евреев и хотел обеспечить себе согласие Гитлера на свои меры. Фюрер же к этому пока готов не был и согласился (насколько мы слышали) только на то, чтобы евреи носили особый опознавательный знак. В «Имперском законодательном вестнике» было опубликовано распоряжение полиции от 1 сентября 1941 г.: всем евреям предписывалось носить на одежде видную издали желтую шестиконечную звезду. Принципиальному же решению эта проблема подлежала только по окончании похода на Россию, причем, как указывалось в распоряжении, «великодушным образом».

Невероятный цинизм этого определения я понял только после войны, когда летом 1945 г., а затем на Нюрнбергском процессе главных военных преступников стал известен весь масштаб уничтожения евреев. О том, что одновременно с данным распоряжением был открыт путь и начата подготовка к «окончательному решению», в котором Геринг играл значительную роль как носитель своих гражданских функций, а также о том что позади линии фронта специальные оперативные группы и экзекуционные команды СС и полиции в огромном количестве расстреливали евреев (а с декабря 1941 г. в еще большем масштабе – во всех захваченных европейских странах) – обо всем этом я и не догадывался, а о «Ванзейской конференции»{240}, состоявшейся 20 января 1942 г., вообще ничего не знал.

Разумеется, после войны, уже в плену, беседуя с другими офицерами, я стал припоминать многие относящиеся к военным годам признаки, которые, собственно, уже тогда должны были бы заставить меня задуматься, скажем, насчет становившихся все более резкими антисемитских выходок Гитлера или брошенных мимоходом реплик высоких чинов СС. Как и многие другие, я верил тогда в то, что выдвигалось в качестве причины для остававшейся неизвестной мне лично депортации евреев на Восток; не знал я и того, что там их использовали как рабочую силу в важных военных целях. Учитывая усиливающееся использование иностранного и германского трудового потенциала, мне казалось это вполне допустимым. Ныне я знаю, что пребывал в ужасном заблуждении. Не могу осмыслить, каким образом удавалось скрывать это массовое убийство под непроницаемым покровом тайны. Поскольку моя семья, как и семья жены, не имели никаких друзей или знакомых среди евреев и жили во время войны в некоторой изоляции, непосредственно до нашего слуха ничего об этом не доходило даже через других родственников, друзей или сослуживцев.

Здесь оказал свое воздействие и «приказ фюрера № 1» от 1940 г. При такой системе, как национал-социалистическая диктатура с ее отлично функционирующей тайной полицией, не останавливавшейся перед репрессиями и против военных, на определенные темы было наложено табу, причем в нашем кругу тоже.